Андрей Раевский - Начало Игры

Нетвёрдый голос поющего то становился чётче, то терялся в нестройном хоре подпевающих.

Последнее время Гембра всё чаще вспоминала слова Сфагама, сказанные в одной из их первых бесед. «Ты живёшь, словно во сне. Тело мечется, чувства кипят, а сознание спит». Задумываясь над этими словами, она стала догадываться, что ведут её по жизни некие сторонние силы. Всякий раз они бросают её в пучину самых невероятных приключений, но они же её и выручают. Выходит, что, считая себя совершенно независимой и гордясь этим, она на самом деле ничего не решала и не выбирала самостоятельно. Всё происходило само собой — сторонние силы иногда диктовали, иногда нашёптывали единственные решения, и, бессознательно полагаясь на них, Гембра, по сути, не ведала тяжести выбора. Так было с самого детства. Вера в надёжность ведущих её сил придавала ей и отчаянную храбрость, и, порой, опасную опрометчивость, и нежелание, да и неумение, думать о будущем. Беседы со Сфагамом поначалу пробудили в ней интерес к воспоминаниям. Но окунувшись в прошлое, состоящее из множества легко перелистанных дней, она не нашла там ничего, кроме пёстрого калейдоскопа ярких приключений. Не находилось главного — СМЫСЛА. Она почти совсем не помнила своего детства, и это тогда очень огорчило Сфагама. «Всё самое главное происходит в детстве. Не помнить детства — значит не помнить главного. В детстве видны сразу все дороги, а не только та, по которой тебя потом потащат. Того, кто умеет возвращаться в детство, нельзя посадить на ошейник». Похоже, силы, ведущие Гембру, посадили её на крепкий поводок. Сфагам говорил: «Хочешь понять меру свободы человека — поставь его перед выбором. Тот, кто заранее всё знает, ни в чём не сомневается и моментально выбирает, не спотыкаясь о противоречия, — на самом деле самый ведомый и зависимый человек, что бы он сам при этом о себе ни думал. Эти люди могут быть сильными, но это не их сила, а сила тех, кто их ведёт и использует в своих целях. Такие люди могут быть уверенными в себе и своей правоте, но это не их уверенность и не их убеждённость, ибо их сознание не было разбужено и испытано сомнением. Не они говорят, а через них говорится. Не они действуют, а ими делается. Не они выбирают, за них выбирается. Такие люди бывают по-своему счастливы. Но это счастье неведения, и они лишь безличные формы в великом круговороте вещей. Единое легко ими жертвует».

— Значит, у этих людей нет судьбы? — спросила тогда Гембра.

— Судьба есть, но судьба эта, можно сказать, не очень обязательна. Она прядётся всего лишь из двух нитей — путь, начертанный ведущими силами, и линия природы и характера. Одним словом, для непроснувшегося духа судьба определяется двумя вещами: каков человек по своей природе и зачем он нужен силам тонкого мира. Большинство людей ведомы слабыми силами тонкого мира, потому и судьба их бесхребетна и случайна.

Да, силы, ведущие Гембру, ревностно охраняли свои привилегии. Любые попытки задуматься над смыслом своего прошлого, над внутренним рисунком судьбы, над путями трудноразличимых изменений, тотчас же парировались щетиной инерции, подсознательного страха. Сфагам объяснял это тем, что ведущие силы хитрят и, не желая допустить пробуждения внутренней свободы, создают ложное "я", от имени которого и управляют человеком. Это ложное "я" капризно, ревниво, мнительно и влюблено во все свои слабости и недостатки. Вот и теперь, стоило Гембре лишь немного мысленно отстраниться от своего стихийно действующего и переживающего образа, как тут же нахлынули страхи. «А не оставят ли её эти силы — покровители своими заботами? А не начнёт ли пробуждающий дух свободы по неопытности делать ошибки? А не проще ли жить, как живётся, не задумываясь и не ища себе лишней боли?» Но после встречи со Сфагамом сомнения внутри уже поселились, и поделать с этим было нечего.

Небо стало совсем тёмным. Живописные изломы гор слились в глухие нависающие силуэты.

Гембра закрыла глаза, мучительно размышляя. Вот теперь, когда она опять попала в опасную переделку, выручат ли её эти самые силы? Или, может быть, она уже больше им не нужна и не интересна? Мысли путались, не желая слушаться. И вдруг, после нескольких мгновений мучительной прострации, пришло чёткая и ясное осознание того, что её бурный авантюрный нрав и презрительное отторжение всех женских добродетелей, могли, помимо скорой дороги на виселицу, толкнуть её и на другой, более и важный и значительный путь. Может быть, столь раннее освобождение её от всяких привязанностей к родне, к дому и к размеренной жизни имеет своё особое, пока не понятое ею предназначение? А череда случайных и бессмысленных стычек, походов и переделок — это тот заданный природой путь, по которому ведущие силы тащат её, не зная ни рисунка, и конечного смысла и предназначения этого пути? Мысли опять спутались. В который раз мучительно остро захотелось, чтобы рядом был Сфагам. И даже не только потому, что он мог играючи перебить всю эту солдатню и своим мастерским мечом снести головы наглым варварским рожам. Он и только он мог всё объяснить тихим рассудительным голосом. Мягко, без тени задевающего поучения, он, как бы рассуждая сам с собой, умел заглядывать в самые глубины души и распутывать самые безнадёжные сплетения мыслей. И тогда робкий ещё дух свободы начинал верить в свои силы. И даже узы любовного чувства, силу которых Гембра только теперь почувствовала по-настоящему, рядом с этим казались не самым важным. Она хотела поделиться своими размышлениями с Ламиссой, но решила повременить.

Со стороны хозяйских повозок слышались пьяные восклицания и звуки откупоривания очередного винного бочонка.

— Сам-то, небось, жареных цыплят жрёт, а нам всё бобы да бобы, — донёсся голос плюгавого шорника, сидевшего, как всегда, чуть в стороне.

— Заткнись, гнида, — брезгливо бросила Гембра, сплёвывая травинку, — ты за жареного цыплёнка готов задницу лизать, хоть карлику, хоть кому! Чего тебя продавать, ты и так раб!

Шорник что-то невнятно пробормотал в ответ и отвернулся от костра.

— Ой, Тифард, садись к нам скорей! — тихо воскликнула сидящая рядом Ламисса.

Только сегодня пленникам было разрешено свободно ходить и разговаривать друг с другом во время привалов, и только сейчас, в вечерней темноте, Тифард впервые смог подобраться к своим, не вызывая излишнего интереса охранников.

— Что с нашими? — первым делом спросила Гембра.

— Ганвиса и Ралмантара убили. Вангутра и Ламфа ранили и увезли. Куда, не знаю. Лутимаса тоже не видел. Я двоих положил, а третьему метку поставил. Надолго запомнит, сволочь!… Меня, правда, тоже немножко поцарапали. А вы как?

— Мы тоже не совсем даром дались, да толку что? На, держи, у нас тут рыба осталась.