Александр Анисимов - Игры богов

Шаур, вскрикнув, прикоснулся к щеке Ронны, все еще хранящей тепло, а затем, крепко зажмурившись, раскинул руки и, обернувшись соколом, взлетел вверх. Полет его все убыстрялся, взмахи крыльев становились яростнее и резче.

Если бы Шиннара взглянул на брата, то понял бы, что тот летел в ту же сторону, где несколько минут назад исчез черный орел.

* * *

Он медленно брел по вымощенной яшмовыми плитами дороге, держа на руках Ронну. Голова ее безжизненно болталась, откинувшись назад, но Шиннара не смотрел на сестру. Он уперся опустевшим холодным взглядом в стены вырастающего впереди замка, механически переставляя ноги.

Чуть позади, склонив голову, брел Шаур. Он сильно хромал, придерживая одной рукой другую. Плечо его перечеркнула широкая царапина, кое-как перевязанная наполовину сползшим платком. Но в раненой руке была крепко зажата оторванная орлиная голова, покрытая мятыми и взъерошенными перьями.

— Брось, — глухо произнес Шиннара, не оборачиваясь, однако Шаур лишь коротко мотнул головой. Больше он не услышал от брата ни слова. Мальчишка, слишком быстро ставший взрослым.

Шиннара не мог сказать, когда он добрался домой. В памяти остались лишь хоровод лиц да безутешные крики матери. Он долго не желал отдавать Ронну, а когда у него все же отняли сестру, Шиннара сел на землю и, спрятав лицо в ладонях, зарыдал.

Его оставили один на один с ночью, давно накрывшей замок. Где-то в окнах горели огни, слышались заглушаемые стенами голоса, но все это — будто бы в другой жизни, в другом мире. И мир этот умер. Ему было неведомо, как долго он просидел под открытым небом, а в ушах Шиннары стоял предсмертный крик Ронны.

— Встань! — Злой и холодный голос нарушил тишину. Шиннара медленно поднял глаза и встретился взглядом с остановившимся в нескольких шагах от него отцом. Тот держал в руке тускло горящую лампу, света которой хватало лишь на то, чтобы выхватить из мрака его лицо.

Шиннара поднялся, но не сделал попытки приблизиться. Очень долгое время они смотрели друг на друга и молчали. В глазах одного застыла безграничная ненависть, а у другого — всего лишь усталость. Усталость и какая-то нелепая обида.

— Ты отвечал за нее, — гневно выкрикнул Карэф. — Ты должен был глаз с нее не спускать! Как посмел ты допустить ее гибель? Она на твоей совести!

— Ты не прав, отец, — раздался за спиной тихий, но в то же время жесткий голос, заставивший Карэфа резко обернуться. Миг спустя на свет вышел Шаур. Он был все еще бледен, но чисто вымыт и перевязан.

— Шиннара не повинен в смерти Ронны.

— Как ты смеешь?! — задохнулся от гнева отец, но Шаур не дал ему договорить.

— Шиннара не виноват… Или, может быть, виноват, но не так, как это считаешь ты. Никто из нас не знал, что в охотничьих угодьях появился орел. Как он мог спасти сестру, не ведая об угрозе? Я узнавал у слуг: орла доставили сюда по твоему приказу. Захотелось поохотиться, отец? Так?

— Заткнись, щенок! — зарычал Карэф, отвешивая Шауру звонкую пощечину. Голова мальчишки дернулась, но он упрямо поднял глаза и, сдерживая слезы, произнес, плохо скрывая презрение:

— Шиннара не виноват. А моя сестра — на твоей совести, отец.

— Во-он! — Карэф уже не сдерживался и вновь замахнулся, намереваясь ударить Шаура еще раз, но тот неожиданно отвел его руку и, не дожидаясь, пока отец придет в себя от подобной наглости, быстро исчез в темноте.

— Маленький ублюдок… — тяжело дыша, пробормотал Карэф и повернулся к Шиннаре, ставшему молчаливым свидетелем этого короткого и полного злобы разговора.

— Это правда, отец? — тихо спросил Шиннара. — Это и вправду была твоя птица?

— Не смей называть меня отцом, — с прежней злостью ответил Карэф. — С этого момента ты мне не сын.

— Это была твоя птица? — словно не слыша слов отца, повторил Шиннара. Карэф, стиснув кулаки, шагнул вперед, но, наткнувшись на пустой взгляд сына, замер.

— Моя, — вымолвил наконец он. — Но это не имеет никакого значения. На время охоты ты взял ответственность за свою сестру — тебе и отвечать за нее в полной мере.

Шиннара не ответил, продолжая все тем же пугающе пустым и тоскливым взором смотреть на отца. Это немного охладило гнев Карэфа, но все же не настолько, чтобы тот простил Шиннару.

— Ты мне больше не сын, — еще раз отчетливо произнес он. — Из-за тебя погибла моя старшая дочь, и я не прощу тебе этого никогда. Я требую, чтобы ты завтра же убрался отсюда, чтобы нога твоя больше не ступала на Изнанку Мира! Иди куда хочешь, теперь мне нет до тебя дела. До сегодняшнего дня ты был моим наследником… Так вот, ты не получишь короны, ты не достоин ее.

— Старый подонок! — вдруг громко крикнул Шиннара, разом утратив сдержанность. — Плевать я хотел на твой поганый трон! Моя сестра мертва, а ты говоришь мне о каком-то паршивом престолонаследии. Я отрекаюсь от родства с тобой, я не желаю иметь ничего общего с таким негодяем, как ты, думающим лишь о себе и своих амбициях. Ты никогда не умел признавать ошибок, ты всегда стремился найти виноватого! Да, я не смог уберечь Ронну, но я, по крайней мере, не боюсь признаться в этом ни окружающим, ни тем более самому себе!

Сказав это, Шиннара резко развернулся и твердым шагом направился к воротам. Карэф провожал его гневно сверкающими глазами.

— Не вздумай появиться на похоронах! Ты никто!

Шиннара, чуть повернув голову, на мгновение замер, а затем тихо произнес:

— Я приду, я ее брат. И клянусь, у меня будет свое королевство.

Но Карэф не услышал этого.

Со дня ухода с Изнанки Мира прошло уже пятьдесят лет, но это не заглушило ни боли, ни гнева, ни обиды на того, кого он когда-то считал отцом…

Теперь Паррот добился своего, но то, к чему он шел столько лет, не слишком-то радовало. Казначей прекрасно понимал, какая ситуация сложилась в Мэсфальде: в лучшем случае ему осталось восседать на троне несколько месяцев, если только не произойдет чуда и золониане не остановят свой натиск. И все же Паррот выполнил обещание, данное когда-то — полвека назад — отцу.

— Теперь и у меня есть свое королевство, — прошептал он, — но никогда не будет сестры.

Казначей мог бы занять трон Мэсфальда много раньше, но не хотел, чтобы этим целям послужила смерть Дагмара. Этого человека Паррот искренне уважал, хотя тот и был всего лишь смертным. Узнав, что Советник Маттео замышляет переворот, казначей поначалу собирался сообщить об этом королю, но не смог, иначе он рисковал никогда не надеть корону. Такое решение далось Парроту нелегко, но иначе поступить он не мог.

Казначей взглянул на распростертое перед ним тело — его собственное тело, к которому он успел привыкнуть за столько лет. Паррот ухмыльнулся. Что он скажет страже, когда приведет ее к телу? Что тот хотел его убить, но не смог и погиб сам? Да, наверное, так и следует все объяснить. А сомневающиеся пусть остаются наедине со своими мыслями.