Оксана Демченко - Мир в подарок. (Трилогия)

От Кумата рабский тракт забирал севернее, поскольку ров можно было пересечь лишь в одном месте, где рана земли достигала скал и смыкалась. Мы собирались принять южнее, как только позволит рельеф, хотя мой галчонок не раз повторял, что это бессмысленно. День после ночной скачки тянулся противно–вязкий, выворачивающий челюсть зевотой и склеивающий веки. Останавливаться близ тракта не хотелось, форма и рельеф долины не позволяли надежно спрятаться. Мы ехали, тревожно озираясь, задремывая в седлах и вздрагивая при очередном пробуждении. Наконец скалы справа отступили, давая возможность перевалить в соседнюю дикую лощину, плавно поднимающуюся к горному хребту, все дальше от опасной торной дороги. Лемар рассказывал, тут есть тропка, ею пользуются доверенные княжеские гонцы и разведчики. Он подробно описал ориентиры и даже отдал мне перстень–пропуск, обеспечивающий право прохода без объяснения обстоятельств.

Заметив первый из указанных знаков – скалу в форме орлиной головы, смотрящей на закат, я объявила привал. Зимир принял коней и занялся любимым делом – обсуждением моей бесчеловечности, грозящей трещиной драгоценного копыта, растяжением плеча или запалом, от которого Борз, по моим прикидкам, мог пострадать лишь на корабле, в результате затяжного – не менее чем двухмесячного – плавания, от сырости и отсутствия нагрузок. Стоит ли говорить, что свое мнение я оставила при себе? Нет, конечно же. И так понятно – Зимиру оно не интересно, Дэгэ во всем слушает маленького хозяина, а Борз, предатель, не спорит с красавицей–кобылицей…

Впрочем, мне этот конь дорог, а для Зимира рыжий – ожившая легенда двухсотлетней давности. Я представила себе будни бесподобного в Гриддэ: разномастные кобылы, бои с конкурентами, купания в песке, бараний жир на закуску, расшитая попона, экскурсии почитателей, победы в скачках… Друзей не бросают, но можно ли просить их выбирать одиночество и риск, когда на другой чаше весов – покой, счастье, продолжение рода, воздух родины… Может, там его место? Посмотрим.

Устроив ночлег пары лошадей лучшим образом, маленький конюх торопливо поужинал сам и улегся спать. Устал, скачка не шуточная. Мои глаза тоже слипались. Распустив сеть чутья и настроив её на предупреждение об опасности, я удалилась в сон.

По берегу моего озера бешеным вепрем курсировал Най. Опять траву вытоптал! Заметил, подошел, рявкнул, прожег бешеным белесым взглядом.

– Где тебя носит?

– Здравствуй, называется, – обиделась я, отодвигаясь. Умеет он людей пугать, что тут скажешь. Так и заикой недолго остаться. – В чем моя вина теперь?

– Я второй день, тьфу, ночь, брожу здесь призраком. Что случилось в море? Днем в пустыне и так паршиво, да еще и невесть где эта беспамятная помирает! Мир она слышит, а я тут сутки ору во весь голос – пользы чуть.

– Морская собака случилась, но все обошлось, – я действительно ощутила свою вину. – Извини, конечно. Не сказала. Да сядь уже, голова от тебя болит. Слышала я, слышала, но мы спешили отъехать от города и тракта, где могли быть окаянные и привала вчера в ночь не делали. А как ты узнал?

– Короткий ответ! Случилась, значит… Как узнал? Обычно, – он буркнул почти успокоено, потом снова завелся. – Можно подумать, я не снавь. Второго посвящения, кстати.

– Ты просто устал. Еще раз извини, виновата. Не злись.

– Да ну тебя! То я злюсь, то обижаюсь – что за глупости? Еще пожалей! И не устал я вовсе, – он разом выдохнул и погас. – Ладно. И жива, и не образумилась. Пойду, больше выяснять нечего.

– Наири, погоди, – я догнала его, усадила на уютный пригорок. – Какой ты упрямый, араг! Вобьешь себе в голову что–нибудь и становишься невозможно несгибаем и непрошибаем. Даже для здравого смысла. Это опасно.

– Не умничай.

– Вот прошлый раз: и знал, что я тебе не враг, а все равно чудом не убил ведь! – Он дернул меня за локоть, впиваясь в руку так, что кости, кажется, хрустнули. – У–у, отпусти, железный человек.

– Ты знаешь? – он с трудом разжал пальцы. Опустил голову на руки, потом резко вскинулся, заговорил совершенно другим тоном, в котором на фоне удивления читалось несказанное веселое облегчение. – Вот дела… мучился, не представлял, как сказать. Очень трудно носить такую вину, я совершенно извелся. Выходит – напрасно?

– Не убил напрасно?

– Может, и так, – буркнул он. – Интересно небось, скольких до тебя туда спровадил? Признайся, сильно обо мне мнение поменяла, как додумалась?

– У меня не так много иллюзий, как ты считаешь. Полагаю, использовать хозяйку ради получения пищи или убаюкивания бдительности ты мог, не задумываясь. И опыт соответствующий имел. Мнение… На тебя возле этих гнусных «радостей» разок глянуть – и готово мнение. Сам говорил: «буду псом верным до конца дней», – я усмехнулась, он согласно кивнул. – До конца моих дней, ведь так? Клятва без обмана, но насквозь фальшивая.

– Да.

– Дотянулся бы до кинжала…

– Да.

– Опять за старое?

– Да, – он поднял голову, светлые глаза смеялись. – Я очень рад, что не дотянулся. И что ты меня понимаешь. И что не держишь зла.

– Вот и ты не сердись. Как степь?

– Паршиво, – ссутулился разом, устало стер с лица пыль, словно снова очутился там, в полуденном загорном безводье. – Иногда не проходим и по тридцать верст в день. Трещины, ямы, жара, смерчи. Вчера влипли в дымное облако, земля внутри выгорает, бывшее болото. Местами корка висит – на вид прочна, а внутри пропасть. Кони еле живы.

– Далеко еще?

– Пару дней, думаю, промучаемся. Плохо, если больше. Воды почти не осталось.

– Ты уж постарайся не заставлять меня так вот метаться по твоей пустыне, ладно? И будь повнимательнее, мир тебе шепчет, не отмахивайся.

– Тебя саму доброжелатели не раздражают?

– Сильно.

– Так какого хрена, как ты любишь говорить?

– Переживаю, – виновато развела я руками. – Ты уж поаккуратнее.

Он кивнул и молча ушел. Я вздохнула и села, надувшись. Пойди пойми – то не скажи, этого не скрой. Не я же его убить пыталась, а сижу опять кругом виноватая. Между прочим, зря он думает, что я его понимаю. Мне очень интересно, убил бы он меня или пощадил, зайди все дальше. Может, я сама его только что чуть не прибила. Прежних хозяек небось обихаживал не с такой кислой рожей. Что я, уродина какая? А на лице было написано крупными буквами, как далеко от моей спины ему хотелось оказаться той ночью.

Нахал! Вдвойне, поскольку умеет быть замечательно милым.

Я пристроилась подремать и снова вскочила. То он одергивает – не лезь с советами, то чует невесть откуда, то злится на каждое слово. Траву мою до пыли вытоптал! У озера покоя не видать, это понятно. Пришлось идти к вишням, устраивать весну и тихо любоваться цветением. Помогло.