Ник Винсент - Молоты Ульрика

Что же он сказал? Что-то о… о змее, о гадине, кусающей саму себя. О пожирателе мира.

Круца дрожал так сильно, что ему пришлось заставить себя переползти по холодным доскам чердака к столу, на котором стояла фляга с согревающим напитком. Но даже тот был холодным, почти ледяным. Только его крепость не дала напитку замерзнуть, и Круца надеялся, что теперь содержимое фляги спасет от замерзания и его. Он сделал глоток и почувствовал, как тепло разливается по его глотке.

«Дохляк… что же ты хотел мне передать? Что ты пытался сказать мне?»

Ничего. Тишина. Хотя что-то по-прежнему было здесь.

«Та безделушка? Не про нее ли ты говорил? Церемониальная цепь? Или что-то еще?»

Туман расстилался вокруг него. От холода его конечности затвердели и почти не гнулись. Он выпил еще. Эта порция отогрела все, что располагалось выше глотки, хотя все остальные части тела оставались холодными и омертвевшими.

«Ления, — вспомнил он. — Ления. Ты хочешь, чтобы я присмотрел за твоей сестрой! Она в опасности!»

Это была не такая большая проблема. Защитить Лению не представлялось ему такой уж трудной задачей. Ранальд побери ее Волка… Ления…

А потом он понял — или вспомнил, или просто вообразил себе — что на самом деле хотел сказать ему Дохляк из тихого мира призраков. Дело не только в Лении, хотя она была важна для Дохляка. И для Круцы.

Дело было в Мидденхейме. Во всем городе.

Он встал, натянул штаны и куртку. Его лицо было напряжено, но он больше не дрожал.

Первый свет, слабый и чистый, озарил пронзительно голубое небо. На земле лежал футовый слой снега. Только наиболее крутые склоны и обрывы Фаушлага чернели дырами в белоснежном покрове.

Поезд из позолоченных карет и всадников в бретонских государственных цветах вскарабкался по южному виадуку совсем недавно отремонтированному, и пролетел через ворота, взбивая снег. Высоко вздымая королевские штандарты Бретонии, передовой отряд рыцарей пронесся по пустынным улицам, проложив дорогу ко дворцу среди сугробов и стен Мидденхейма для благородного посольства.

У главных ворот поезд был встречен верховым почетным караулом Пантер. Они сопроводили кареты к парадному подъезду, из которого тут же высыпали пажи в розовых одеждах с факелами в руках, чтобы приветствовать гостей, а пара расторопных слуг раскатала бархатную ковровую дорожку от дверей дворца до подножки кареты посла.

Звонари еще только поднимались на колокольни, чтобы означить Час девятый, когда Грубер привел Ганса в Храм Морра. Они осмотрели обгоревшую часть зловещего храма, поглазели на то, что каменщики уже отстроили, затянув парусиной недоделанные участки кладки от причуд погоды. День был ясный и холодный, но в очередной раз на горизонте собирались снеговые облака. За Грубером и Гансом шли Шелл, Шиффер, Каспен и Левенхерц.

Брат Олаф направил их в Факториум. Комната оказалась ужасно холодной, пропахшей вяжущим ароматом лавандовой воды и препаратами для бальзамирования. Отец Дитер стоял под раскачивавшейся лампой и смотрел, как в подвал спускаются рыцари Храма, с раздражающим звяканьем задевая шпорами твердые ступени. Увидев Грубера, Дитер вновь опустил взгляд на тело, лежавшее на каменной плите перед ним.

Грубер сошел по ступеням в темный подвал. Даже его нервировали эти плиты и холодный воздух. И тела в саванах на плитах. Он виделся с Дитером один раз, на улице Осстор, рядом с Волчьей Норой. Теперь Грубер увидел отца Дитера без капюшона. Высокий, мрачный, зловещего вида человек. На макушке — обычная для священника тонзура. Глаза ясные и холодные, словно затянутые пеленой какой-то давней и великой печали.

Дитер посмотрел на пришедших.

— Волк Грубер.

— Отец. Это Ганс, мой командир.

Ганс подошел ближе к жрецу и коротко, уважительно поклонился.

— Что вы можете рассказать нам об этом ужасе, отец?

Дитер провел их вдоль ряда тел к обнаженному мужскому трупу. Единственным отличительным признаком его, насколько мог судить Ганс, была зияющая рана в обескровленной груди.

— Убийца Волчьей Норы, — тихо сказал жрец, простирая руку над мертвецом, чтобы все поняли, какое тело он называет этим жутким именем. — Когда его привезли, он был с головы до пят покрыт кровью, своей и чужой. Чужой было больше. Я отмыл его.

— И что вам это дало? — спросил Грубер.

— Смотрите сюда. — Жрец подтолкнул Ганса и Грубера ближе к телу и указал на застывшее лицо мертвеца. — Когда кровь сошла, я обнаружил, несмотря на окоченение, следы болезни.

— В смысле?

— Этот человек был болен. Очень болен. Можно сказать, что он лишился разума.

— Как вы можете быть в этом уверены? — спросил Ганс.

— А так. Он не первый, кто попадает ко мне при подобных обстоятельствах. И не последний. Он был болен, брат Ганс, смертельно болен. Безумие овладело им.

— И поэтому он убивал людей? — задал вопрос Грубер.

— Наиболее вероятное объяснение.

— А осквернение Волчьей Норы и дома можно объяснить этим же безумием?

Жрец открыл небольшую книжку.

— Как и вы, брат Грубер, я не распознал эти письмена, но тщательно срисовал их. И сравнил с некоторыми книгами в нашей Библиотеке.

— И?

— Это имена. Письменность очень древняя, и поэтому надписи выглядят так странно для наших глаз, но имена… имена самые обыкновенные. Имена людей. Горожан. Среди них я встретил имя нашего убийцы, Эргина. Там же имена его брата, свояченицы, соседа и трех человек, что жили в том же квартале.

— Что же это — списки мертвых? — тихо выдохнул Левенхерц.

— Так и есть, — удивленно вскинулся жрец, видимо, пораженный неожиданной сообразительностью Волка. — Или списки приговоренных к смерти, если предположить, что писал имена сам убийца. Подобно спискам заупокойной службы по жертвам священного убийства.

— Священного? — нахмурился Ганс. — Что священного может быть в таком деянии?

Жрец мимолетно улыбнулся, хотя этим он напомнил Гансу пса, который растягивает пасть перед тем, как укусить.

— Не в нашем понимании, Комтур. Я не говорю ни о каком богохульстве. Но разве вы не видите, насколько это действо… ритуально? Это обряд, сотворенный безумием. Возможно, только сопровождение для чего-то большего. И это не простая случайность, что безумец осквернил святилище бога-покровителя этого города.

— Вы встречались раньше с чем-либо подобным? — спросил Ганс.

— Да, уже дважды. Дважды за последние два дня. Мясник устроил кровавую бойню на Альтмаркте, и у него я обнаружил такие же признаки припадка безумия. Он написал имена пяти своих жертв и свое собственное на кусках мяса, висевших у него в лавке. А в начале недели, перед снегопадом, кое-что в этом роде сотворил один писец из Оренбурга. Он убил троих перочинным ножом, прежде чем выбросился из окна. Снова лихорадка и безумие. Снова имена… имена убийцы и трех его жертв в книге, над которой работал писец. Занесены уверенным и аккуратным почерком.