Гай Кей - Тигана

Остальные уже встали и ждали их. Баэрд положил Эрлейна у костра: Сандре успел снова раздуть огонь. Дэвин бросил снаряжение и оружие и пошел к ручью с ведром за водой. Когда он вернулся, Катриана и герцог начали обмывать и перевязывать ободранные руки Эрлейна. Они расстегнули на нем рубаху и закатали рукава, тогда стали видны вздувшиеся рубцы там, где он поранился о веревки, борясь за свою свободу.

Или наоборот, мрачно подумал Дэвин. Разве то, что он связал себя веревкой, не было настоящей борьбой за свободу? Он поднял глаза и увидел, что Алессан смотрит на Эрлейна. Но не смог прочесть выражения на лице принца.

Взошло солнце, и вскоре после этого Эрлейн очнулся.

Они видели, что он понял, где находится.

— Кав? — небрежным тоном спросил у него Сандре.

Все пятеро сидели у костра, завтракали, пили из дымящихся кружек. На востоке небо приобрело бледный, нежный оттенок, обещание дня. Оно отражалось в воде ручья, окрашивая распускающиеся листья деревьев в зелено-золотистый цвет. Воздух был полон пением птиц, в воде плескалась, выпрыгивая из ручья, форель.

Эрлейн медленно сел и посмотрел на них. Дэвин видел, как он заметил на своих руках бинты. Эрлейн бросил взгляд на оседланных коней и на две повозки, нагруженные и готовые к отъезду.

Его взгляд метнулся назад и остановился на лице Алессана. Оба человека, так невероятно связанные, смотрели друг на друга молча. Затем Алессан улыбнулся. Улыбкой, которую знал Дэвин. Она делала суровое лицо теплым и освещала серый графит глаз.

— Если бы я знал, — сказал Алессан, — что ты так ненавидишь тригийскую свирель, то не стал бы играть, даю слово.

Ужасно, но через мгновение Эрлейн ди Сенцио расхохотался. В его смехе не было веселья, ничего заразительного, ничего такого, чем можно поделиться с остальными. Его веки были крепко сжаты, и из-под них по лицу лились слезы.

Никто не заговорил и не шевельнулся. Это продолжалось долго. Когда Эрлейн наконец взял себя в руки, он вытер лицо рукавом, стараясь не задеть забинтованные руки, и снова посмотрел на Алессана. Открыл рот, собираясь заговорить, потом снова закрыл.

— Я понимаю, — тихо сказал ему Алессан. — Поверь, я понимаю.

— Кав? — снова повторил Сандре секунду спустя.

На этот раз Эрлейн взял кружку, неловко зажав ее обеими перевязанными руками. Вскоре после этого они свернули лагерь и снова двинулись на юг.

10

Пять дней спустя, в канун Поста, они прибыли в замок Борсо.

Всю вторую половину дня, пока они ехали на юг, Дэвин смотрел на горы. Любой человек, выросший на пропитанных водой низинах Азоли, не мог не трепетать при виде их вздымающихся цепей.

Вечерело. Далеко на севере в тот же день, в Зале аудиенций дворца Кьяры, под окровавленной простыней лежало мертвое, изувеченное тело Изолы Игратской.

Солнце садилось за острыми вершинами гор, окрашивая их во все оттенки красного — от винно-красного и алого до темно-пурпурного. На самых высоких пиках все еще сверкал снег и ослепительно блестел в лучах заката. Дэвин мог разглядеть дорогу на перевал Брачио, спускающуюся с гор: это был один из знаменитых перевалов, связывающих — но действующих не круглый год и всегда труднопроходимых — полуостров Ладонь с Квилеей на юге.

В прежнее время, до того, как матриархат пустил в Квилее глубокие корни, через горы велась торговля, и задумчивое благочестие дней весеннего Поста предвещало оживление коммерческой деятельности и обещало скорое открытие перевалов. Тогда города и замки-крепости здесь, в южных предгорьях, были полны жизни и играли важную роль. Они были хорошо защищены, так как там, где могли пройти торговые караваны, могла пройти и армия. Но ни один король Квилеи никогда не чувствовал себя на троне достаточно надежно, чтобы вести армию на север. У его трона всегда стояли Верховные жрицы и только того и ждали, когда он совершит ошибку и падет. Здесь, в Чертандо, армии лордов по большей части сражались друг против друга, обагряя острия мечей и стрел кровью соседей в диких схватках во имя знаменитой южной кровной мести, которая тянулась на протяжении многих поколений и становилась легендой.

А затем женщины в Квилее все же захватили власть, во времена Акиса и Пасиферии, несколько сотен лет назад. Квилея под властью жриц закрылась, подобно цветку в сумерках, и караваны перестали двигаться по дорогам.

Южные города превратились в деревни или, если были достаточно энергичными и гибкими, сменили характер своих занятий и повернулись на север, как это сделал Авалле, город Башен в Тигане. Здесь, в горных районах Чертандо, могущественные лорды, которые некогда содержали блестящие дворы в своих огромных, воинственных замках, стали живым анахронизмом. Их стычки и сражения друг с другом, когда-то являвшиеся неотъемлемой частью потока событий на Ладони, становились все более неуместными, хотя не делались от этого менее ожесточенными и злобными.

Когда Дэвин работал у Менико ди Феррата, ему иногда казалось, что каждая вторая баллада, которую здесь пели, повествовала о каком-нибудь лорде или его младшем сыне, преследуемых врагами на этих утесах. Или в них пелось о несчастных любовниках, разлученных ненавистью их отцов; или о кровавых деяниях этих отцов, неукрощенных, похожих на ястребов в своих суровых высоких замках среди предгорий Брачио.

И половина этих баллад, повествовали ли они о яростных битвах, кровопролитии и горящих деревнях или оплакивали разлученных любовников, топившихся в тихих озерах среди туманных гор, как казалось Дэвину, была посвящена клану Борсо, и действие их разворачивалось на фоне массивного, мрачного великолепия замка Борсо, возвышающегося под самым перевалом Брачио.

Уже давно не появлялось новых баллад, их было и так очень мало с тех пор, как перестали приходить караваны из Квилеи. Но зато за последние два десятка лет появилось много свежих сплетен и слухов. Очень много. Альенор из замка Борсо стала живой легендой среди путешественников и прославилась особым образом.

И если эти новые истории рассказывали о любви, как и многие древние песни, они не имели почти ничего общего с горькой судьбой влюбленных, оплакивающих свою судьбу на овеваемых ветром скалах, а скорее повествовали о некоторых переменах в самом замке Борсо. О пушистых коврах и гобеленах, о заграничных шелках, кружевах и бархате, о вызывающих глубокое замешательство произведениях искусства в тех комнатах, в которых некогда сильные мужи составляли планы полуночных рейдов за грубыми столами, пока их охотничьи собаки дрались из-за костей на устланном тростником полу.