Красная Шкапочка - Наследники Скорби

— Я… я…

Она задохнулась и прижалась к нему всем телом. От него пахло морозом и домом. Ратоборец обнял девушку и даже чуть-чуть оторвал от земли. Она взвизгнула и засмеялась.

— Рада? — неверно истолковал он ее порыв.

Глаза у Клены были полны слез.

— Ты… я…

— Идем в дом, не стой, застудишься. Гвор, и ты проходи.

Но мужчина задумчиво смотрел на растерянную девушку с дрожащими губами и ответил:

— Ступайте, я пока коня, вон, расседлаю.

И он пошел к конюшне, словно не было при дворе служки.

А Клёна взяла Фебра за руку и повела со двора. Они неторопливо поднимались по всходу, рука в руке, и вдруг девушка остановилась, повернулась к своему спутнику и сказала:

— Я скучать буду…

Он улыбнулся и ласково погладил ее по щеке кончиками загрубелых пальцев.

— И я по тебе, птичка. Красивая ты какая стала. Женихов скоро толпа набежит.

Она смотрела на него своими огромными влажно блестящими глазами и вдруг тихо сказала:

— Я только за тебя пойду…

И залилась такой жаркой краской, что сама испугалась — не сгореть бы.

Обережник окаменел. Он не был особо речист, а тут и вовсе не знал, что сказать этой девочке, смотрящей на него взглядом, полным обожания и надежды…

— Клёна… ты… — и он привел единственный доступный ему в этот миг довод: — Я же старый…

— Нет! — она воскликнула это так запальчиво, словно он наговаривал сам на себя. — Ты — самый-самый лучший!!!

В ее звенящем голосе мешались отчаяние и страх. Она уже поняла — что-то пошло не так, и испугалась.

— Птичка, — ратоборец мягко взял ее лицо в ладони. — Ты ж дите совсем. Зачем я тебе? Прибьют ненароком — овдовеешь. Тебе муж нужен по летам. Хозяин, заступник, надежа. А я что? Сегодня тут, а завтра нет меня.

Девушка отчаянно замотала головой, разбрызгивая горячие слезы. Несколько тяжелых капель упали на его ладони.

— Нет! Никакой другой мне не нужен!

— Птаха… да ты что ж…

И тут она поняла. Все поняла, что между ними было. Точнее то, чего не было. Она для него навсегда останется девочкой, спасенной от волколаков. Отважной девочкой, потерявшей семью, одинокой, замученной. Девочкой, которую надо утешить, пожалеть, приласкать. И не в чем его обвинить, не в чем упрекнуть, ведь сама обманулась. Да только сейчас это не утешало, а напротив злило.

Клёна вырвалась из сильных рук, чуть не упала и помчалась прочь, ничего не видя сквозь застилающие глаза слезы. От кого она бежала? Кого ненавидела в этот миг? Только себя. Себя, свою глупость и девичий короткий ум.

Как воробей под стреху она забилась в дровяной сарай и с яростью выдирала из косы, вместе с волосами синюю ленту, которую он ей когда-то подарил. Не будет ничего между ними. Никогда! Дура! Курица глупая! И она рыдала от стыда, от уязвленной женской гордости, от жестокого разочарования и обиды. И больно становилось оттого, что ее любовь — такая сильная и бескорыстная не нужна ему вовсе. Почему? Что с ней не так? Лицом или статью не вышла? А ведь в Лущанах первой красавицей считалась среди погодок своих… Чего ему только надо?

И слезы капали, капали, капали…

***

Нынешняя осень для Цитадели выдалась серая, тревожная и полная смутных предчувствий недоброго. Когда Донатос возвратился в Цитадель, Белян уже три седмицы как сидел в подземельях. А вместе с ним и Светла.

Колдун сперва не поверил, что блаженная и впрямь дожидалась его все эти дни в каземате, но Руста, с досадой махнул рукой:

— Как ни выманивали ее только, чего не сулили, нейдет проклятая! Сидит там, песни тянет, да лохмотья перебирает. Лишь в трапезную выползает, да и то раз в сутки. Последние дни вовсе только плачет. Парни на страже стоять измаялись, говорят, жалко слушать, как убивается. Видать, в мыслях схоронила уже тебя. Спускайся, забирай красу свою ненаглядную, пока с тоски не завяла.

Наузник про себя помянул дуру-девку по матери и скрипнул зубами. На миг закралась в голову крамола: может не ходить вовсе? Поплачет, поплачет да и отойдет к Хранителям. Ему все равно. А ей — облегчение.

Но за столько-то дней Донатос отдохнул душой от скаженной и потому сейчас в нем не было прежней досады и злобы. Ну, сидит, дура, ну, ждет. Ум скудный от рождения. Не пропадать же из-за этого? И, скрепя сердце, колдун отправился-таки в подвал. Не сразу, конечно. Что ей сделается за несколько оборотов? Сходил в мыльню, потом в трапезную, потом к Нэду и, лишь вызнав последние новости Цитадели, пошел за дурочкой.

К тому времени на лес уже опустилась непроглядная ночь.

В подвале было тихо. Но из дальней темницы неслись слабые судорожные вздохи, так дышат после бурной истерики — прерывисто, неровно.

— Эй, где ты там, бестолочь? — позвал Донатос свою докуку.

Выуч, стоящий на страже, загремел ключами, отпирая решетку.

— Родненький… — донеслось с деревянного топчана. — Свет мой ясный!

И дуреха повисла на креффе, хрипло и счастливо рыдая.

Он небрежно похлопал ее по макушке, оторвал от себя и подтолкнул к выходу. Глупая послушно заторопилась. Была она грязная, платье от сырости испрело, а уж воняла… мышами, плесенью и гнилью.

— Идем, идем… — мужчина подгонял юродивую. — В мыльню ступай. А то разит от тебя, как от ведра поганого.

Скаженная виновато улыбалась, приглаживая свалявшиеся сальные кудри. Донатос глядел на нее и сердце щемило. Нет, не от жалкого вида убогой, а от понимания того, что все теперь начнется сызнова. Опять будет всюду следом таскаться…

Пока счастливая Светла гремела лоханками в мыльне, обережник ушел в свой покой. Ждать ее под дверью еще не хватало.

В комнате было тепло, кто-то из служек принес дров на утренний истоп, подложил лучин. Колдун повалился на лавку и был таков.

Разбудил его грохот и вопли Нурлисы:

— Разлегся он, упырь! Кровосос окаянный! Дрыхнет! А девка у меня голая сидит, плачет!

Колдун сперва не сообразил: какая еще девка, почему голая, чего плачет? Открыв старухе дверь и проморгавшись на сияние светца, спросил хриплым со сна голосом:

— Чего ты разоралась?

— Разоралась! Одевать ее во что? Она мои рубахи не берет! Говорит не срядные, а ейная испрела вся и воняет! Ну, чего вылупился?

Колдун с хрустом зевнул и ответил:

— В холстину какую-нибудь заверни да и будет с нее.

— Говорю ж тебе, не берет! Сидит нагишом и плачет.

— Да чтоб вас всех через колено десять раз! — взревел наузник, потому что понял — в покое его не оставят.

Он метнулся к сундуку, выхватил что-то оттуда, не глядя, и так ринулся прочь, что старая карга осенила себя охранительным знамением и посторонилась, вжимаясь в стену.