Джон Норман - Странники Гора

Я, смеясь, встал на ноги и поднял Элизабет. Она плотнее прижалась ко мне; глаза её сияли. Я ощутил её дыхание у себя на щеке.

– Я думаю, теперь я что-нибудь с тобой сделаю, – поведал я.

На её лице отразилось выражение смиренной покорности.

– И что же ожидает твою красивую образованную рабыню? – полюбопытствовала она.

– Мешок для навоза, – сообщил я.

– Нет! – Она казалась действительно испуганной. – Нет!

Я рассмеялся.

– Лучше я сделаю для тебя что-нибудь другое! – поспешно произнесла она.

– Что-нибудь? – поинтересовался я.

Она взглянула на меня и рассмеялась.

– Да, – тряхнула она головой. – Что-нибудь!

– Ну что ж, Велла, – поразмыслив, решил я,пожалуй, я дам тебе шанс, но один-единственный: если тебе удастся доставить мне удовольствие, незавидная участь пребывания в мешке для навоза тебя минует, по крайней мере на сегодняшний день.

– Велла очень постарается доставить тебе удовольствие, – пообещала она.

– Ладно, – согласился я. – Попытайся.

Мне вспомнилось, как она только что заигрывала со мной, и я решил, что, пожалуй, стоит дать этой молодой американке возможность ощутить собственную силу.

В глазах девушки мелькнуло легкое удивление, быстро сменившееся веселыми искорками.

– Хорошо, хозяин. Я покажу тебе, что поняла значение надетого на меня ошейника, – пообещала она и внезапно подарила мне глубокий, сочный поцелуй, который, к сожалению, весьма скоро закончился.

– Вот! – воскликнула она. – Это поцелуй тачакской невольницы! – Она, рассмеявшись, отвернулась и бросила на меня взгляд через плечо. – Теперь ты видишь: я могу делать это достаточно хорошо.

Повода для возражения у меня не нашлось.

Выражение её лица изменилось.

– Но мне кажется, – игриво заметила она, – что одного поцелуя для хозяина вполне достаточно.

Это меня несколько раздосадовало, но ещё больше раззадорило.

– Ничего, – сообщил я, – девушки в фургоне публичных рабынь тоже знают, как поцеловать мужчину.

– Ах вот как! – воскликнула она.

– Да, они ведь не какие-нибудь секретарши, только притворяющиеся рабынями для наслаждений.

Глаза Элизабет метнули молнии.

– А ну, попробуй-ка вот этот поцелуй! – решительно направилась она ко мне, обняла мою голову ладонями и прижалась к моим губам своим влажным, горячим, ласковым ртом, ждущим и зовущим.

Языки наши коснулись друг друга.

Я обнял её за талию.

Когда она оторвалась от меня, я с трудом перевел дыхание и снисходительно заметил:

– Ну что ж, неплохо.

– Неплохо! – воскликнула она и набросилась на меня с новым рвением, впившись в мои губы длинным страстным поцелуем. Оторвавшись от моих губ, она в изнеможении уронила голову мне на плечо.

Я ладонью приподнял ей подбородок.

Глаза её пылали от страсти.

– Я, наверное, уже говорил тебе, – напомнил я,что по-настоящему женщина целует, только когда возбуждена до предела, только почувствовав себя беспомощной и жаждущей внимания.

Она зло посмотрела на меня и отвернулась, но через мгновение я уже расслышал её мелодичный смех.

– Ну ты и животное, Тэрл Кэбот! – воскликнула она.

– А ты? – рассмеялся я. – Разве ты не животное?

Маленькое, красивое животное в ошейнике!

– Я люблю тебя, Тэрл Кэбот.

– Набрось на себя шелка наслаждений, – сказал я, – и иди скорее ко мне.

Она, очевидно, решила принять брошенный ею вызов; испытываемое волнение совершенно её преобразило.

– Хотя я и женщина с Земли, – заметила она, – попробуй взять меня как рабыню.

– Если ты этого хочешь, – рассмеялся я.

– Просто я хочу тебе доказать, что все ваши теории глупы, – сказала она.

– Ты вводишь меня в искушение, – признался я.

– Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, но даже несмотря на это, тебе не удастся меня подчинить и завоевать, потому что я не позволю себе быть кем-то завоеванной даже человеком, которого я люблю!

– Если ты меня любишь, я, возможно, и не захочу подчинять тебя.

– Но ведь Камчак, этот гениальный, прозорливый тачак, отдал меня тебе именно для того, чтобы ты через рабство и подчинение научил меня быть женственной. Разве не так?

– Думаю, так.

– По его мнению, – и возможно, ты тоже так считаешь, – все это делается в моих собственных интересах.

– Возможно. На самом деле, я боюсь это утверждать. Все это слишком сложные вещи.

– Ну, так я докажу, что вы оба не правы!

– Давай посмотрим.

– Но ты должен пообещать, что постараешься сделать из меня настоящую рабыню – хотя бы лишь на это время.

– Хорошо.

– Ставкой будет моя свобода против…

– Против чего?

– Против твоей!

– Как ты себе это представляешь?

– В течение одной недели здесь, в фургоне, когда никто не будет видеть, ты будешь моим рабом: будешь носить ошейник и делать все, что я пожелаю.

– Признаться, эти условия мне не совсем подходят.

– Ты, кажется, не находишь ничего противоестественного в обладании мужчины женщиной-рабыней. Почему же ты возражаешь против обладания женщины мужчиной-рабом?

– Пожалуй, ты права.

По её лицу пробежала легкая улыбка.

– Наверное, это приятно – иметь своего собственного раба-мужчину. – Она рассмеялась. – Я покажу тебе, что значит рабский ошейник!

– Не торопись считать своих рабов, пока ты их ещё не завоевала, – охладил я её пьы.

– Итак, пари принято? – подвела она итог.

Я с изумлением смотрел на нее. Брошенный ей вызов, казалось, преобразил, оживил каждую частичку тела и души этой женщины, – наполнил огнем её взгляд, голос, саму манеру держаться. И это золотое тачакское колечко в носу придавало ей ещё большее очарование, а обнимавшая её шею узкая металлическая полоса ошейника сейчас ещё больше подчеркивала нежность и грациозное изящество изгибов её тела. Этот ошейник с выгравированным на нем моим именем давал мне все права на носящую его женщину, делал её моей бесправной рабыней, и несмотря на это, стоящая передо мной женщина, прошедшая клеймение и процедуру обращения в рабство, познавшая унижение и плеть рабовладельца, бросала мне вызов – извечный вызов непокоренной женщины осмелившемуся прикоснуться к ней мужчине, женщины, противящейся подсознательному, заложенному в ней самой природой стремлению раствориться в его объятиях, потерять индивидуальность в слиянии с ним, подарить себя ему, отозваться на его призыв, подчинить себя этому призыву, этому голосу её крови, осознать себя пленницей этого естественного порыва и, значит, пленницей обладающего ею мужчины.

Как говорят горианцы, в этой войне полов женщина уважает лишь того мужчину, который сумел до основания разрушить её бастионы.

Однако в глазах Элизабет Кардуэл я сейчас не замечал подтверждения горианской точки зрения на взаимоотношения полов. Она, казалось, уже жила ощущением своей – пусть ещё неодержанной – победы и, очевидно, предвкушением того, чем сможет отомстить мне, представителю мужской части населения этого мира, за те бесконечные поражения, которые ей пришлось пережить. Я подумал о её обещании показать мне, что значит рабский ошейник. Если она выиграет, у меня было мало сомнений в том, что она не выполнит свою угрозу.