Карина Демина - Невеста

Створки ворот медленно поползли в стороны.

Охранник не уходил.

Ну пожалуйста...

Щель между створками ширилась, лошади пританцовывали, готовые пуститься вскачь безо всякого понукания, а он все не уходил.

Думай, Эйо... силы еще есть, хватит, чтобы пустить белую змею под ноги охраннику. Он не увидит, но почувствует.

Почувствовал.

Отпрянул. Оглянулся и отступил. Всего на шаг, но гроза, поддавшись искушению, бросилась по следу моей силы. Сухо щелкнула молния. Близко. Еще ближе... и белая гроздь расцвела в воздухе на расстоянии вытянутой руки.

Завизжали лошади. И кучер, матерясь так, что я услышала сквозь громовые раскаты, натянул поводья. На долю секунды воцарилась тишина, а мир стал медленным, размытым. Я видела, как охранник разворачивается, поскальзываясь на камнях, падая на четвереньки... и подымается, бежит прочь... Трясут мокрыми гривами кони, грозя порвать тонкую нить поводьев. Карета покачивается. Ворота почти открыты... и у меня есть несколько секунд.

Бегу.

Под прицелом ледяных капель. Уже не думая ни о чем, кроме этой кареты, моего единственного шанса на спасение. Успеть... я должна успеть... и на последнем шаге падаю, сбивая сбитые уже ребра в кровь, ныряю под дно и цепляюсь руками и ногами за опорную раму.

Мне снова повезло, что она есть.

С протяжным скрипом проворачиваются колеса. И днище экипажа покачивается. Рама скользкая, но я сжимаю пальцы, понимая, что стоит отпустить и все...

Лошади берут с места в галоп.

Держаться. Во что бы то ни стало, держаться.

Иначе — смерть.

Подо мной — горбатая мостовая, омытая дождем. И колеса выбивают искры, заставляя подтягиваться, жаться к шаткому днищу. Я не знаю, куда еду и как долго поездка продлится, но просто держусь. Цепляюсь. И умоляю себя же потерпеть. Немного... и еще немного... и секунда к секунде... дорога становится лучше. И кони замедляют бег.

Карета останавливается.

Я слышу голоса и еще плотнее вжимаюсь в днище, хотя не чувствую ни рук, ни ног. Сколько вишу? Самой кажется, что долго, возможно, целую вечность, но на деле вряд ли больше нескольких минут. Падаю в лужу, и холод заставляет двигаться дальше.

Я выползла из кареты и обнаружила, что стою на заднем дворе особняка, который, несмотря на несколько непривычный ракурс, весьма неплохо мне знаком: меня вернули к дому наместника.

И этот двор был заполнен экипажами.

Сквозь пелену дождя — гроза отступила, бросив тучи — желтели окна дома и редкие цветы газовых фонарей, защищенных от воды стеклянными колпаками. Все это выглядело таким мирным... Наверное, если подойти ближе, я услышу музыку. А вдруг, среди теней, что мелькают по-за витражными стенами, узнаю знакомую.

И не потому ли стою, уставившись на этот растреклятый дом, вместо того, чтобы сбежать.

Оцепенение длится недолго. И я отступаю, прячась среди карет. Лошади меня не боятся, а люди, спрятавшиеся от дождя под безразмерными плащами, не замечают.

И даже хорошо, что я сюда попала. Если королевские ищейки сумеют взять след от тюрьмы, то здесь, на этом дворе, наверняка его потеряют.

Очередной экипаж перегораживает путь. И я замираю.

Он похож на остальных, брат близнец в черной лаковой шкуре, по которой стекают потоки воды, грозя смыть и позолоту. И герб на двери, что клеймо. Я не верю собственным глазам и, забыв про осторожность, тяну руку, касаюсь этого клейма. Белое поле, разделенное на четыре части. Алая звезда. Черный полумесяц. И разрезанное пополам древо.

Я видела этот герб.

Над дверями старого особняка.

И на посуде.

На фамильных портретах.

На старом перстне, который дед носил, не снимая... я видела этот герб столько раз. И увидев снова, испугалась: вдруг да я придумала его? Вот именно здесь, от отчаяния и страха?

Пальцы говорили, что глаза не лгут.

И решение следовало принимать быстро, пока меня не заметили. Забраться внутрь? Там тепло, теплее, чем на улице. Нет. Герб рода еще ничего не значит, любой из со-родичей может воспользоваться экипажем. Да и в карете вполне вероятно укрылся лакей... камердинер... паж...

Не важно кто, но он закричит и...

...нет, я не готова потерять этот шанс.

На мое счастье задний ящик был не заперт и пуст, маловат, но если свернуться калачиком... и теплее будет. Я заползаю и падаю на жесткое дно, сворачиваюсь и лежу, обняв мокрый грязный тюк.

Холодно.

Боль возвращается. Урывками. Кусками. Клочьями. И пальцы судорогой сводит, они вообще распухли и перестали двигаться. Меня знобит. И кажется, сознание вот-вот ускользнет, но я цепляюсь за него, как за ту виноградную лозу.

И дую на руки, пытаясь хоть как-то согреться, но, кажется, все равно проваливаюсь в небытие, потому что когда прихожу в себя, обнаруживаю, что карета движется. Скрип колес. Покачивание, почти как в колыбели, и снова тянет сомкнуть глаза... нельзя.

Мне надо увидеть того, кто в карете.

Мне надо...

Ехали долго. Или просто время вновь растянулось, я лежала, повторяя про себя детскую считалочку. Сбивалась. Начинала снова. А мы все ехали и ехали... и когда приехали, я просто не смогла остановиться.

Надо закрыть рот, пока меня не услышали, я пытаюсь, но не получается.

Руки не слушаются.

И кажется, поздно. Кто-то идет. Останавливается.

Крышка поднимается с оглушительным скрипом, и я все-таки прикусываю язык. Перед глазами двоится желтое пятно — это лампа, и тот, кто прячется за ней, меня убьет.

Или прогонит.

Или вернет в тюрьму... на что я надеялась?

Пятно отодвигается в сторону и такой знакомый голос нерешительно спрашивает:

— Хвостик?

Надо ответить, но я не могу. Мне слишком холодно и страшно. Но ответ не нужен.

— Хвостик, боги... как ты... не важно. Все хорошо.

Плохо.

Меня тянут, а я не в состоянии пошевелиться. Деревянная кукла, или точнее ледяная.

— Это я, ты узнаешь меня? Ты ведь узнаешь меня, правда?

Конечно, как я могу его не узнать. Я бы ответила, но сил нет.

— Тише, — Брокк держит осторожно и как-то неловко, но я только и могу, что прижаться к нему. Вдруг понимаю, как я выгляжу, мокрая, грязная... голая... — Тише, маленькая моя, не бойся... сейчас позовем врача.

— Нет.

Я должна ему сказать.

Вдруг он не захочет связываться с беглой преступницей?

И я говорю, кажется, сбиваясь, про следствие, тюрьму, побег, про то, что гроза и камни, и холодно очень, и еще, что я не хочу доставлять ему проблемы. Я отогреюсь и уйду.

А Брокк все уговаривает немного потерпеть.

— Закрой глаза, — просит он.

И я подчиняюсь. Становится вдруг плохо, настолько плохо, что меня буквально наизнанку выворачивает.