Андрей Стерхов - Тень кондотьера

Ударила она кулаком, а у меня такое ощущение возникло, будто врезали кувалдой. Именно таким было воздействие. Уж я-то знаю. Уж я-то в курсе, что такое удар кулаком, а что такое удар тупым предметом весом никак не меньше пуда.

Обидеться я не успел. Только уже падая, подумал, что настоящее злодейство, в отличие от мелкого пакостничества, сопряжено с риском. И ещё подумал, что жизнь – это череда событий, которых по каким-то причинам не удалось избежать. Потом какая-то ещё мысль в голове возникла, но родившись, тут же умерла, поскольку я получил ещё один удар в лицо, причём, удар такой же страшной силы. Тут уже окончательно отключился. Вырубился. Не надолго, может, на секунду всего одну, но вырубился.

А когда очнулся, обнаружил, что Ирма шарит у меня во внутреннем кармане пиджака. Такого наглого мародёрства я потерпеть, конечно, не мог и заставил себя схватить её за руку. Однако выскользнула её рука из моей. Словно склизкий и холодный вьюн выскользнула. Вместе с лапкой того самого беркута, кстати говоря, выскользнула. В моей ослабевшей руке остался только платок носовой. Светло бежевый. Мятый. С анаграммой "ВАХ" в уголке.

Ирма была уже у забора, когда мне удалось выхватить кольт. И я даже успел прицелиться в взмывшую над почерневшим горбылём беглянку. И наверняка бы попал. Снял бы влёт, как курочку в ярмарочном тире, несмотря на шум в голове и хоровод звёздочек в глазах. Только вот не смог нажать на курок. Просто не смог. Ну вот просто. Пожалел девчонку.

И зря.

Это я уже совсем скоро понял, в тот самый миг понял, как только увидел-услышал, что из скошенной набок развалюхи, ругаясь и толкаясь в узком дверном проёме, выбегают на крыльцо Улома с Ирмой. Да, с Ирмой. С другой Ирмой. С настоящей. Та же Ирма, что перелетала забор, была ненастоящей. Вообще, Ирмой не была. Совсем. И человеком не была. А была ущамар-тогом, демоном-хамелеоном. Догадайся я на несколько секунд раньше глянуть на него Взглядом, остановил бы его серебром, и не пришлось бы нам бегать-потеть. А так пришлось.

Кто бы снял на плёнку эту погоню, эпизод для фильма вышел бы ещё тот. Представьте. Громадное тяжёлое небо, напитанные холодной влагой, а под ним потемневшее от ненастья поле. Слева – косогор, где темные березы гнутся на порывистом ветру. Впереди – сосновый лес, плотный, непроходимый. По полю в сторону леса несётся с завораживающим изяществом оборотень, постепенно теряющий человеческий облик. За ним, сильно отставая, увязая в размытой земле, то и дело спотыкаясь о кочки и попадая в промоины, последовательно – Улома, Ирма и я. И ещё больше отставая – Архипыч. Он в сарайчике прятался, позже остальных выскочил, да ещё и на бочку ржавую с водой дождевой налетел впопыхах, вот и задержался со стартом.

Ни единым словечком мы друг с другом не успели перекинуться, но каждый из нас прекрасно понимал: если доберётся демон до леса, если исчезнет из вида, всё – уже не найдём тогда. Ведь чем угодно ущамар-тог может обернуться. Хоть деревом, хоть кустом, хоть пеньком. Все кусты-пеньки в лесу Взглядом не проверишь, никакой Силы не хватит. Поэтому нажимали. Поэтому и не жалели лёгких.

Что удивительно, прытче всех Улома наяривал. Медведь медведем, а бежал будь здоров, обгонял меня и Ирму шагов, наверное, на десять. В общем, здорово бежал. Но и его прыть спринтерская вряд ли бы нам помогла, через полминуты кросса по пересечённой местности стало понятно, что не догнать нам оборотня. Хотя и сокращалось между нами постепенно расстояние, но ему до леса уже какие-то метры оставались. И вот когда тщетность наших усилий стала предельно очевидна, Улома невозможным движением затормозил себя, замер на секунду-другую, сосредоточился-набычился и выбросил вперёд правую руку. Через миг на его ладони заструился голубоватый туман. Пройдя через линию жизни, он быстренько соскользнул к мокрой земле, где уплотнился и превратился в голубоватый, похожий на кружащую пружину вихрь. А потом пружина разжалась – выстрелил вихрь струёй в сторону оборотня.

Метра струя не дотянула.

– Силы дайте! – проорал, срывая голос, молотобоец.

Первой добежала до него Ирма, обхватила как бревно его левое запястье. Упала на колени от усталости, но дала Силы. И выстрелила струя во второй раз.

Полметра ей не хватило.

Тут уже и я схватил мёртвой хваткой Улому за предплечье. Дал ему Силы.

Выстрелила струя в третий раз и дотянулась, дотянулась, дотянулась она в последнюю секунду до вбегающего в лес демона.

А там уж управиться было делом техники. Чуть повёл Улома ладонью, и завертелся демон словно волчок, стал сам наматывать на себя голубое магическое лассо. Дёргался, извивался выкормыш Запредельного, но вырваться не мог. Надёжно мы его прихватили, крепко держали. Взяли. Победили. Но даже обрадоваться этому обстоятельству толком не успели: секунд через пять откуда ни возьмись дуга огненная в воздухе возникла и – что такое! – чикнула по нашей струе со всего маха. Как лезвием по вервью хлёстко наискосок – чик. И всё. Оборвалась струя. Иссякла. Исчезла. В землю ушла. Сиганул освобожденный демон в следующий миг в тень лесную неловким корявым скоком, только мы его и видели.

Ничего на светет не происходит само по себе. Это нам сначала показалось, что огненная дуга возникла откуда ни возьмись, а на самом деле это запыхавшийся Архипыч её сотворил. Это он демона отпустил. Это он позволил унести ему бесценный артефакт. Как только мы это поняли, так хором и проорали:

– Ты что?! Зачем?! Какого?!

Да так громко проорали, что с берёз, растущих на косогоре, сорвалась и шумно взмыла в вышину стая мелких перепуганных птиц.

Глава 16

Однажды в пылу очередного нашего схоластического спора ни о чём Ашгарр договорился до того, что такой вещи, как предательство, на самом деле не существует. Не существует и всё тут. Мотивировал поэт это странноватое своё откровение вот чем. Предательством, говорил он, считаем мы прежде и чаще всего неожиданное и одномоментное изменение сходных с нашими взглядов на некие принципы, явления, события и тому подобное, проявленное через изменения в поведении в тех или иных ситуациях. Ну, то есть известно нам про какого-то человека, что имеет он вот такие вот взгляды, в связи с чем вёдёт себя вот так вот в такой вот конкретной ситуации, и вдруг в какой-то день и час этот человек повёл себя в сходной ситуации противоположным образом, и мы по этой причине тут же переводим его ничтоже сумняшеся в разряд предателей. Причём человека с изначально полярными взглядами, поступающего в данной ситуации подобным образом, мы таковым не считаем. Он для нас не предатель, он для нас просто враг. Практически родня.

Однако ни один человек, продолжал разглагольствовать Ашгарр, не может изменить своё поведение, не изменив прежде свои взгляды. Утверждать обратное абсурдно, ибо всякому осознанному действию всегда предшествует осознанное решение. Но раз человек к моменту совершения действия уже изменил свои взгляды, стало быть, и предательства тут никакого нет. Какое же тут предательство, если человек действует уже в соответствии с новыми своими взглядами. Это уже не предательство, это уже враждебные действия. А тот факт, что мы ничего не знали о столь кардинальном изменении в его мировоззрения, то не его вина, то наша собственная оплошность, являющаяся прямым следствием равнодушия и невнимания к ближнему своему. В конце концов, нельзя требовать от человека, чтобы давал он по столь интимному поводу объявления в газете, созывал пресс-конференции и организовывал почтовую рассылку. Не обязан человек свои взгляды, а равно результаты их мутации объявлять городу и миру. Так говорил Ашгарр. И на все мои возражения горячечные только фыркал, улыбался ехидно и требовал назвать имя хотя бы одного вменяемого человека, который просыпается поутру с мыслью: "Ну, и кого мне сегодня предать?". Не смог я такого человека Ашгарру назвать. И найти ошибку в его логических построениях не смог. Дал тогда слабину, не напрягся. А потом уже неактуально стало.