Карина Демина - Черный Янгар

— И что ты там возишься? — спросила кейне, не открывая глаз. Тих был ее голос, но тем и страшен. Никогда нельзя было угадать наперед, похвалит ли Пиркко-птичка за усердие, бросит ли под ноги монетку, или же велит в белую комнату идти.

А то и, коснувшись белоснежными пальчиками плети, сама наказывать возьмется.

Тонкие запястья у кейне. Нежные руки, да сила в них отцовская.

И рабыня, поспешно отложив гребень, взялась за косы.

— Белые ленты не забудь.

Кейне к лицу был белый цвет. Надела она платье из белой шерсти, набросит на плечи белый же плащ, соболями подбитый, и украшения наденет с полупрозрачным лунным камнем, который, поговаривают, только вёльхо-колдуньи и носят.

От подобных мыслей руки задрожали сильнее обычного, и кейне недовольно нахмурилась:

— Ты что, пила?

— Нет, госпожа, — рабыня опустилась на колени. — Простите, госпожа.

— Дыхни.

Точеные ноздри раздулись, и рабыня замерла в ужасе.

— Не пила, — сказала кейне, взявшись за плеть. — Тогда что у тебя с руками твориться?

Синие глаза вспыхнули.

…поговаривали, шепотом, с оглядкой, не смея сами в сказанное верить, что будто бы нравится Пиркко-птичке чужая боль. Пьет она ее, как иные пьют вино. И от вида крови хмелеет. Оттого и ходит смотреть, как рабов порют, оттого и сама не стесняется руки марать.

— П-простите, госпожа, — язык прикипел к нёбу. — Я волнуюсь.

— Отчего?

— Вы так прекрасны… и я… хочу… чтобы ваша прическа… была совершенно.

Синие глаза лишают силы.

— Ты прощена, — холодная ладонь кейне касается щеки. — Поторопись. Меня отец ждет.

Она смежила веки, вот только руку от плети не убрала. И рабыня, вновь благодаря всех богов, поспешила вернуться к прерванному занятию.

Пиркко улыбалась собственным мыслям.

Боятся.

Рабы. И слуги. И даже Советники, которые все ж шипят клубком рассерженных змей, дескать, куда это годится, чтобы Севером женщина правила. За спиной шипят, но глянешь в глаза, и тотчас цепенеют.

Забавные.

Ничего-то они не сделают, побоятся против отца идти… да и Золотые рода поддержат Пиркко. Каждый, небось, уже корону на свою голову примеряет.

Выждут неделю и пойдут свататься.

Пускай себе…

…отец уже перебирает женихов, уверенный, что вновь поступит Пиркко так, как велено ей будет.

…ничего-то он не понимает.

Льется кровь.

Растет сила.

Еще день-другой и полной станет. Тогда не нужны будут Пиркко ни советники, ни мужья. Покорится Север нежной руке ее.

Отец ждал ее в покоях Вилхо.

Изменились они. Исчезли жаровни и меха. Открытые настежь окна зазывали ветер для игры, и он, благодарный, спешил вынести на крыльях своих запахи болезни и смерти.

Ушли столики с лекарствами.

И надоевший бронзовый таз, куда ежедневно собиралась кровь Вилхо… горчила она изрядно. Пиркко, вдохнув полной грудью, улыбнулась: все-таки хорошо, что он умер. Надоел уже…

Отец, заняв кресло Вилхо, разглядывал собственные ногти, желтоватые и грубые.

— Хорошо выглядишь, милая, — он улыбнулся и, поднявшись, обнял Пиркко. Крепко обнял, прижал к себе, дыхнув в лицо перегаром и табаком. Колючая борода щеку царапнула… и платье помялось.

— Я стараюсь, — Пиркко мягко вывернулась из объятий. — О чем ты желал поговорить со мной?

Ерхо Ину прошелся по комнате, поднял флакон с розовой водой, которую так любил кёниг и, понюхав, скривился. Остановившись перед зеркалом — надо будет приказать, чтобы унесли его — он долго перебирал кисточки для лица, гребни и накладки с темными волосами, но все же заговорил:

— Ты ведь понимаешь, милая, что мы должны определиться?

Кувшин с вином стоял там, где обычно — на низком столике для игры в шахматы. И кубки были.

— Мы можем торговаться, тянуть время…

Улыбаться.

И прикосновениями, взглядами, дарить надежду.

Пиркко-птичка успела усвоить правила игры.

— Но как долго? — отец повертел в пальцах баночку с золотой пудрой.

— И что ты решил?

Один кувшин и два бокала.

Вино темно-красное, сладкое…

— Есть трое. Ирку Доно…

…он старше отца. Краснолиц и глаза вечно слезятся. Еще мерзкая привычка губы облизывать. Но род Доно крепко оседлал Птичьи острова, и на зов Ирку откликнутся десятки драконеголовых кораблей…

— …Тайло Ар.

…тоже немолод. На голове залысины, борода седая, куцая, нос огромен. И Тайло Ар вечно им шмыгал, тер, растирая докрасна… за ним стоит Бештина долина с ее источниками и жирной, черной землей, которая щедро одаривает род Ар живым пшеничным золотом. Но куда более известна конница рода Ар…

— …и Гайто Оро.

…едва за сорок и собою хорош, вот только пережил двоих жен, а третьей Пиркко становиться не желает. Но сказать отцу… так разве послушает?

Ему важны сотни лучников, которые пойдут за главою рода.

— Мне никто не нравится, — Пиркко самолично наполнила две чаши вином. — Они все…

— Позволят тебе удержать трон.

Ей?

Ей позволят и дальше играть роль послушной жены.

Власть поделят муж и отец. А Пиркко…

Птичьим крылом, лаская воздух, скользнула белая ладонь над кубком. И пальцы Пиркко сжались. Белесым глазом Акку блеснул лунный камень на перстне.

— Девочка моя, — рука Ерхо Ину легла на плечо.

Грубая. Тяжелая.

И стоит возразить, сожмется, оставляя синяки на нежной коже.

— Нет иного пути власть удержать…

…ему так кажется.

…и нет, он не собирается делить власть с мужем Пиркко. Он возьмет все. И уж точно Ерхо Ину не примет путь, выбранный Пиркко.

…и никогда не одобрит ее выбор.

…он привык выбирать за всех. И прочие с покорностью принимали свою судьбу, но не Пиркко… она не позволит снова продать себя.

— Да, папа, — Пиркко взяла чашу со столика и, повернувшись, вложила в широкую ладонь Тридуба. — Я понимаю… все понимаю.

В его глазах — одобрение.

И облегчение.

— Ты всегда была умной, — наклонившись, Ерхо Ину поцеловал ее в висок. Прикосновение губ его было холодным, жестким. — Для женщины.

Она потупилась, скрывая под ресницами гнев в глазах.

Тридуба осушил бокал одним глотком и крякнул.

— Сладкое. Не волнуйся. Я позабочусь, чтобы твой муж хорошо с тобой обращался.

Это обещание ничего не стоит.

Но Пиркко кивает, опустив взгляд, она расправляет складки на платье.

И стирает шерстью с пальцев бесцветную пыль.

— Пока никому ничего не обещай, — Ерхо тряхнул головой и повторил. — Отвратительно сладкое… мухи… весна, а уже мухи… жужжит…

Тридуба взмахнул рукой, отгоняя эту, ему одному видимую муху, и покачнулся.