Безымянные боги - Иван Жеребилов
Ждан, наконец понял, что напоминает ему этот узор — тень огромной многопалой лапы, которую неведомая сила слепила из острых костей, каких-то узловатых веток, верёвок, рыболовных сетей. Будто кто-то огромный, незримый и настолько жуткий, что даже солнце отказывалось его освещать, выпивал из мёртвой плоти всё, что только принадлежало этому миру. А вместе с плотью, корчась в непередаваемых муках, погибала и душа убитого. Ждан не мог сказать, откуда у него появилось это ощущение, но, судя по всему, что-то подобное чувствовала и Цветава, только Уйка всё так же продолжал хихикать.
Очень скоро от тел двоих мёртвых ратников остались только кучки то ли песка, то ли пепла. Приближаться и выяснять совсем не хотелось. Одежда рассыпалась вместе с плотью, невредимыми остались лишь нож, да медные пряжки от ремней.
Ждан оторвал взгляд от останков ратников и огляделся: пятой по-прежнему лежал в луже крови, убитые лиходеи тоже остались на прежних местах. Выходит, ими НЕЧТО, пожиравшее мертвечину без остатка отчего-то побрезговало.
При его приближении Уйка только разулыбался, похоже абсолютно не беспокоясь о своей дальнейшей судьбе.
— Что это было? — Спросил Ждан склонившись.
— А что было? — делано удивился предатель.
— Дозорные на моих глазах сгорели, будто два упыря, но не от солнца. Это не чёрная волшба, которой колдуны Тьмы владеют.
— Это у тебя глаз нехороший, — вновь захихикал Уйка. — Как посмотришь, так хоть «караул» кричи.
— Давай ему нос отрежем и в глотку запихаем? — предложила Цветава. — Второй сразу посговорчивее станет.
Бывший уже десятник в ответ на её слова вмиг растерял всю весёлость и оскалился.
— Только попробуйте, вымески, — процедил он. — Я сын боярский, меня и пальцем тронуть нельзя!
— А кто узнает?
— Думаю, так и сделаем, — согласился Ждан. — А после жилы подрежем обоим, да в схроне спрячем. Здесь ведь ещё долго никто не появится.
Уйка побледнел, но лишь упрямо поджал губы, зато не выдержал Баташ.
— Погодите! — закричал он. — Это ведь оно всё! Я не хотел. Он ведь специально нас всех пометил! Сказал, что можем Тьмы теперь не бояться. Мы ведь действительно не боялись. Слышите?!
— Заткнись! — прорычал боярский сын. — Не смей открывать пасть, остолбень!
— Ещё чего! — заорал в ответ чудь. — Ничего ты не смог, чужеяд[1]! Только десяток загубил!
— Вы поменьше впустую орите и побольше по делу, — посоветовал Ждан. — Глядишь, кто-то живым и останется.
— О себе подумай, орясина, — презрительно выплюнул Уйка.
— Подумаю – подумаю. Вот сейчас обваляю тебя в крови, да к дереву привяжу и буду медведя ждать… или четырёх медведей. Смекаешь?
— Так это ты?! Ты их на нас натравил.
Боярский сын чуть не задохнулся от ненависти.
— Ну, не натравил, а только немного помог, но и они мне помогли. Ежели не передавили бы всех ваших поганых соратников, нам бы туго пришлось.
Если новость о дружбе с медведями Уйку лишь разозлила, то Баташ окончательно сломался.
— Не надо медведей! — заорал он. — Я скажу! Я всё скажу!
Ждан коротко ткнул ему кулаком под дых, ратник закашлялся.
— Начинай, — велел десятник. — Зачем сюда пришли.
— Надо было дочку княжескую в другое место перевезти, — откашлявшись, прохрипел Баташ.
—
