Клыки Доброй Матери - Олли Бонс
— Ну и скука, — прервал его Фарух и притворно зевнул.
— Да ты испугался!
— Чего мне бояться? Сам говоришь, они охотятся за ворами, за такими, как ты. Сам и бойся, а мне бояться нечего!
— Нечего? А вот растолкуй мне, в чём отличие: вор берёт чужое без спроса, и наместник берёт чужое без спроса. Отчего один виноват, а второй — нет?
— Оттого, что для наместника нет чужого! Всё, что есть в его землях, принадлежит ему.
— Тогда, выходит, все люди вокруг — воры? Едят его хлеб, закалывают его быков, носят его штаны…
— Ты глуп, что с тобой толковать! — с досадой сказал Фарух. — Давай теперь я расскажу. Слушай: ты умрёшь, и Великий Гончар заберёт тебя, чтобы вылепить заново из старой глины. Он поднимет тебя, сожмёт, и твои рёбра лопнут и изо рта хлынет кровь. Тогда он сдавит тебе ноги, и ты услышишь, как трещат кости, и закричишь, но выйдет только хрип…
— Ты лжёшь! — вскричал Поно. — Как ты смеешь? Великий Гончар добр, он никогда не станет мучить людей! Никогда! Смерть похожа на сон. Великий Гончар вылепит новую жизнь, а тогда и разбудит!
— Откуда ты знаешь? — возразил Фарух со злостью.
— Знаю! И в храмах говорят…
— В храмах лгут. То, что Великий Гончар лепит достойную жизнь, если в этой ты трудишься — ложь. Это придумал один из прежних наместников, чтобы бедняки меньше роптали, и храмовники доносят людям выдумки. Может, выдумали и не только это!
Поно умолк, тяжело дыша, а потом сказал убеждённо:
— Он добр! Я просто знаю, слышишь ты? — знаю, и всё! Мне всё равно, во что верят другие. Знаешь, сколько раз он меня спасал, как удивительно всё устроил? Он и дальше поможет.
— С чего ему тебе помогать? Ты никто!
— Не тебе решать, а ему! Если б я был для него никем, меня бы и на свете не было! Просто нужно что-то делать. Если делаешь, он помогает, а если так сидишь, ну, тогда ты и вправду никто!
Они ещё помолчали. Потом Фарух сказал:
— Ты собирался спать, вот и спи.
Поно закрыл глаза, и тьма склонилась над ним, заглянула в лицо. Он лёг, отвернувшись к стене, но чуял, как кто-то с беззвучным смехом лёг за спиной, провёл пальцами, лишь едва не касаясь плеча. Обернувшись, Поно со злостью ударил рукой по пустой циновке.
— Что такое? — с испугом спросил Фарух.
— Ох, да лёг поудобнее, вот и всё! «Что, что»… — передразнил Поно, потирая занывший локоть, и отгородился от тьмы подушкой.
Он прислушался: Фарух тоже не спал, а сидел, сглатывая слюну и иногда чуть покашливая, и скрёб ногтями глиняный пол.
— А, сам не спишь, боишься! — торжествуя, сказал Поно. — А говорил, моя сказка не страшная.
— Рядом с таким, как ты, мне мерзко спать!
— Так иди в другой дом, в тот, что рядом! Или я сам уйду.
Он поднялся, тут же разозлившись на себя: уйдёт, и разве станет легче? Но отступать было поздно. Нащупав дверь, Поно вышел.
Небо просветлело. Ночная лампа стояла высоко, заливая бледным светом двор и крыши домов поодаль, и на озеро сыпались белые искры. Ветер облетел вокруг, зашумел ветвями кустарников и далёких деревьев. Что-то заскреблось за стеной, вот-вот выйдет из-за угла… Вздрогнув, Поно зашагал через двор.
Он ругал себя: и зачем ушёл? Тут и сесть негде. От ложа остались изломанные жерди, плетёная середина оборвалась. Окно не закрыть, и дверь не закрыть, и пол давно не мели…
Примостившись на сундуке в углу, он старался не думать о том, что сейчас, может быть, кто-то сюда проберётся. Вползёт младенец и рассмеётся зубастым ртом, облизываясь, а следом войдёт Чёрная Кифо. Чего ещё ждать трусу вроде него? И хоть он говорил, что не вор, а всё-таки чуть не украл, и если бы не Нуру…
— Первый лежит у разлива реки, — затянул Поно, не заботясь о том, хорошо ли звучит песня — лишь бы погромче. — Над ним то вода, то пески! Если отправишься ты за вторым…
Что-то зашумело снаружи — может быть, ветер.
— Ищи у зелёной горы! — упрямо допел Поно, и голос подвёл, сорвался, потому что кто-то и вправду был у двери.
Кто-то вполз на четвереньках — не иначе, дитя, а следом шагнула женщина, и Поно закричал, и женщина закричала, и дитя закричало голосом зверя пакари.
— Да развалится твой дом! — завопил Поно, узнав в женщине Фаруха в накидке. — Что ты кричишь?
— Как смеешь ты пугать меня? — завопил тот в ответ. — Ты, ты, как смеешь?
Он топал ногой, рассерженный, и пакари забился в угол, и Поно, ещё дрожа от пережитого страха, рассмеялся. Он смеялся, пока не начал икать и пока на глазах не выступили слёзы, а Фарух стоял в дверях тёмной злой фигурой, глядя исподлобья.
— Замолчи! — потребовал он. — Если бы мог, я приказал бы, чтоб тебя высекли. Ты мешаешь мне спать своим воем. Что это за песня?
Поно взглянул на него, посмеиваясь, и ничего не ответил.
— Отвечай, когда я велю! — сказал Фарух сердито.
— А, я думал, ты велел молчать.
— Я припомню этот твой смех, а теперь пой!
— Может, ещё и сплясать? Я тебе в работники не нанимался, это ты ко мне привязался. Давай-ка ты и споёшь. Пой, пой, не то прогоню тебя, и справляйся как знаешь!
Фарух примолк. Поно не видел его лица во тьме, но был уверен, что тот глядит со злобой, оттого удивился, услышав молящий голос:
— Ты не понимаешь! Я думал, мне приснилась эта песня. Мне как будто пели её, но давно. Спой — может, я вспомню. Спой же!
— Ха! — сказал Поно. Он думал посмеяться, но понял, что ему не хочется. — Ладно.
И запел.
Фарух слушал, опершись о стену, а дослушав, помолчал и сказал:
— Последние слова должны быть другие. «Бродит по свету, их ищет седьмой — ты ему песню пропой».
— С чего бы другие, какой тогда смысл? Это же про Пчелу!
— Мне её пели так. Ведь точно, пели, и то был не сон! Тогда я был мал…
Поно подвинулся и хлопнул по сундуку. Фарух подошёл и сел рядом.
— Ты должен знать, — сказал он. — Моя мать была родом из Тёмных Долин. Отец взял её в жёны, чтобы объединить земли, но она тосковала по дому. Ей не нравилась жизнь, и Великий Гончар забрал её, чтобы вылепить другую… В ночь, когда она уходила, за мной недоглядели. Я вышел во двор, и дверь заперли. Помню,
