Инна Живетьева - Орлиная гора

   Не верит Эдвин. Значит, прав князь: таким, как Марк, не дают право на честь.

   Он думал про это и в каморке, где его заперли. Грыз травинку, смотрел в каменный потолок, иногда закрывал глаза, но даже сквозь опущенные веки снова и снова ощущал тяжелый взгляд короля.

   Когда стукнула дверь, Марк подобрался, готовясь к вызову на допрос. Но внутрь шагнул Эмитрий Дин. Вот уж шуточки у Создателя! Мстительная радость поднялась волной: ну что, княжич Торн, теперь ты понял цену своему побратиму? Вот он, белыми аксельбантами красуется. Тьфу, падаль! Ишь, любуется на помост. Тоже нашелся, золотник в пустом кармане, думает, все для него. Вот забавно-то будет, если для обоих!

   Дурацкий, всхлипывающий смех еще булькал в горле, когда Эмитрия увели. Обессиленный, Марк откинулся на солому. Ненависть – слишком просто, чтобы так назвать то, что он чувствовал сейчас. Ведь присутствие Эмитрия словно делало Темку ближе.

   Марк не обратил внимания, когда вернулся Дин. Он вспоминал приезд к Торнам – самый первый. Пока за ним не пришли.

   Лесс шагнул через порог и сощурился от яркого света. Вечер был спрятан за шторами, горело несколько ламп, и на столе сиял массивный подсвечник. Чуть колыхающиеся огоньки освещали остатки ужина. Кажется, у короля были гости: кроме кубка с королевским вензелем стояло еще два. Впрочем, один прибор так и остался нетронут. Тарелки сдвинули к краю, и король сидел у чистого конца стола, положив на скатерть сжатые в кулаки руки. Он не поднял голову, и некоторое время Марк видел только светлые волосы и лоб, прорезанный морщиной. Сверчок – один из многих в баронском замке – стрекотал в углу. Невыносимо зачесался нос, но Марк не решался пошевелиться. Тяжело было молчание короля, много тяжелее памятного взгляда. «Не поверил», – заныло под ложечкой. Огонь одной из свечей дернулся и закоптил.

   Эдвин поднял голову. «Не поверил!» – дернулись жилки на горле.

   – Расследование закончено, – король взял со стола щипцы и сам снял нагар. Огонек выровнялся. – Предал бы кто другой – засаду не успели бы организовать.

   Марк вытянулся в струнку. Он все рассказал королю. Разве можно было быть более откровенным?

   Эдвин смотрел в упор. Чего он ждет?

   – Кому ты говорил?

   – Никому, мой король.

   – Может, случайно обмолвился?

   – Мой король, ваше право считать меня подлецом. Но дураком-то – не надо.

   Эдвин чуть покачал головой на дерзость.

   – Маркий, у тебя есть шанс. Признайся сейчас.

   Сверчок замолчал. Ох и взгляд у короля. А у Марка нет даже жгучей обиды. Только усталость, словно очень долго взбирался горной тропой, а вышел там же, где и начал путь. Все-таки Создатель каждому стелет свою судьбу, зря пытался убежать от нее Марк той грозовой ночью в Семи Башнях.

   Тяжело легли на стол щипцы для свечей, король оттолкнул их.

   – Тебя будут пытать.

   Похолодели пальцы, поплыли перед глазами багровые облака.

   – Да, мой король, – собственный голос слышится со стороны. – Но это бесполезно, я не скажу.

   Смотрит Эдвин. Королевский палач – известный умелец.

   – Я ничего не смогу сказать. Мне… просто нечего.

   «Мой король», – хотел добавить Марк, но слова умерли, не прозвучав.

   …тот долгий путь через двор. Кажется, дует зимний ветер, и пальцы князя Кроха стискивают плечо. Марку приходится напоминать себе, что сейчас лето. Взгляды колют, как шпаги, кажется, уже все тело изранено.

   Комната без окон, ярко освещенная лампами и огнем в камине. Палач не успел обжиться, и сейчас неторопливо выкладывал на стол инструменты. Подмастерье держал распяленной на руках куртку из тонкой кожи. Какая-то несуразица привлекла внимание Марка, и он долго смотрел, прежде чем сообразил – застежка-то на спине.

   – Раздевайся.

   Какая-то извращенная гармония, подумал Марк. Палач и пленник двигаются одновременно: вот только один натягивает одежду, другой – снимает. Холодные пальцы ощупали спину, Марк еле сдержал дрожь омерзения. Изумленно-насмешливый голос произнес:

   – А парень-то битый. Повозиться придется. Ишь, как зыркает.

   Придется, мысленно согласился Марк. Оправдываться он не будет, если не поверил король – разве поверят эти? Остается просто молчать.

   – Ты только поаккуратнее. На эшафот чтобы сам влез.

   – Поучи жену щи варить!

   Марк пришел в себя от чьих-то прикосновений. Под закрытыми веками плавали багровые облака, и он открыл глаза. Не было ни палача, ни подмастерья – над ним склонился Дин. Все! Создатель, все. Выдержал…

   А Эмитрий рад, небось! Хотя лицо Дина напряжено и вовсе не кажется довольным. Но Марку хотелось так думать, и он снова отгородился веками и багровыми облаками под ними. От холодных пальцев боль разгоралась, и он еле дождался, пока лекарь уйдет.

   Губ коснулось что-то твердое, пахнуло вином. Несколько глотков успокоили, притушили багровые вспышки. Вот уж ирония Создателя! Не думал Марк, что после пыток по приказу короля его будет выхаживать княжич Дин. Ишь, уставился. Наверняка вспоминает Темку. Неприязнь всколыхнулась с новой силой, и Марк негромко спросил, отрываясь от кружки:

   – Что смотришь? Думаешь: Торну досталось сильно, а меня пожалели? Решил, что я там сопли пускал и все торопливо выкладывал?

   Марк пожалел, когда Эмитрий не нагрубил ему в ответ.

   Боль все не утихала, хоть вой. Но как тогда, после порки, он не умел еще ненавидеть князя Кроха, так и сейчас не мог ненавидеть короля. Зато был Эмитрий. И когда тот сказал про Ивовую балку, Марк рассмеялся.

   Остаток ночи был не черный – багровый. Его хотелось забыть как можно быстрее.

   Утром Дина увели, а через несколько часов Марк смог наконец-то заснуть, не опасаясь багровых вспышек под веками. Спал до вечера, пока не вернулся Эмитрий.

   Странно, но Марк испытал облегчение, снова увидев его в каморке. Словно какая-то мистическая связь была между ними: мятежником и тем, кто выдал заговорщиков. Побратимом и бывшим побратимом Артемия Торна. Впрочем, это не мешало копить неприязнь.

   Когда Дин предложил перевязать, Марк чуть не послал его дерьмо шакалье собирать. Но приближающийся вечер напомнил, что скоро придется ступить на эшафот. Не хотелось еле плестись, поскуливая от боли и слабости. И так при мысли о завтрашнем дне обмякало все внутри, и маленький трусливый зверек начинал поскуливать и драть когтями душу. «Не хочу умирать!» – крик рождался за стиснутыми зубами и затихал, так и не вырвавшись наружу. Почему, ну почему король поверил Дину, а не Марку?