Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка

— Принимай груз, — сказал, — и подобия. Брусья для шпангоутов, доски для обшивки — в счет вашего жалования. Тубус с подобиями — вот. Распишись и палец припечатай. Лучше — большой.

Капитан расшивы кожаную трубу принял. На всякий случай сообщил:

— Я в подобиях не силен.

— При чем тут ты? Леди Анна говорит, если твои ведьмы не разберутся — они ее неприятно удивят.

Обоих капитанов передернуло.

Неприятно удивить Немайн плохо, но сида бывает доброй, временами — слишком. Ученицы строже. Нион Вахан была языческой жрицей, из краев, где человеческие жертвы кладут да мертвецов поднимают. Во крещении осталась беспощадной, но и злиться не умеет. Если накажет — ровно в меру, засомневается — чуток недодаст. Такое у нее понимание христианского милосердия. Эйра — та вовсе своя, сколько отмерить, душой чует. Другое дело Анна. Не зря великолепную зовут Ивановной! У леди ректора порядок ведьминский, и самые малые кары обрушиваются на повинную голову не скоро и не медленно, а точно тогда, когда жертва полней их прочувствует.

Только вот что–то в словах командира яхты не так.

— У меня две девицы и парень, — уточнил Мервин.

— Значит, две девки в юбках, одна в штанах. Колдовать — занятие женское.

Так же, как прясть, ткать и вышивать. Общий предрассудок Монтови. Римляне, да… Если на их землях мужчина возьмется за женское ремесло, дураки будут насмехаться, пока пару голов на поединках не отрежешь. Потом да, уважение. Женщину, занявшуюся мужским делом, на прочность проверяют по–другому. Такой приходится числиться в худших, пока не взлетит в мастерстве выше большинства мужчин. Чаще всего «пока» превращается в «если», а годы не прибавляют шансы, а уменьшают. Народ растет, людей становится больше, пирог гильдейского ремесла приходится резать на более узкие ломти.

Приходилось — пока не пришла сида. Только многие этого пока не поняли, и исключение делают только для города на холме — и для ремесел, традиционно общих — гончаров и ювелиров. Так сложился обычай, хотя мешать глину — труд нелегкий, а варить ювелирные клеи и подбирать сплавы — сущее колдовство!

В Кер–Сиди таково всякое ремесло. Везде рыжей рук не хватает, а уж голов…

Так что, не будь капитан расшивы погорельцем, он, пожалуй, напомнил бы доморощенному римлянину о Мерлине, да свел все к шутке. Теперь…

— Я ведьмаку передам, — сказал он, — и прикажу поддержать честь команды.

— Так я ему голову отрежу. И грудь волосатую, ха!

— Я не про поединок говорю. Он говорил, что самого Харальда слушал. О хульных нидах. Вот сложит — у тебя борода от огорчения вылезет. Посмотришь, кого бабой прозовут. Чье бы копье ни оказалось острей…

— Со смертью колдуна… — начал было капитан яхты. Потом сплюнул, — Пожалуй, возьму свои слова назад. Не думал, что ты такой щепетильный.

— Может, и не был бы щепетильным, — вздохнул капитан расшивы, — да получил дорогой урок насчет дотошности в отношениях с людьми.

— С сидами, — поправил Монтови.

Капитан–погорелец помотал головой.

— Нет, приятель. С людьми. Если ты не научишься считать Немайн человеком, рано или поздно тебе придется искать не только новую службу, но и новую страну для жительства. Она странная, очень — но с людьми старается вести себя по–людски…

О том, что получается не всегда, промолчал. Умный поймет. От погони хранительница правды отказалась — ладно. Пообещала бы отплатить поджигателям по–свойски, все бы поняли. Но нет. Простила, а угрозу направила тем, кто, по обычаю, в стороне.

В голове словно щелкнуло. В стороне — по обычаю. А по правде? Кто уважаемого на реке человека на сиду науськал? Кто решил во время войны развлечь холмы охотой братьев — на брата? Монтови говорят: сделал тот, кому выгодно. Немайн и назвала — получивших выгоду. Что до отступления от обычая, так если бы он всегда совпадал с правдой, не нужны были бы ни писаные законы, ни императоры, короли да хранительницы.

Мервин довольно потер руки — оказывается, и он кое–чего сообразить может. Вернулся к заботам, благо, стройка их подкидывает во множестве. Изменения, изображенные на подобиях, означают — прежняя расшива превратится в совсем иной корабль. Парень–ведьмак разобрался в смысле переделок первым.

— Борт высокий, сильно завален внутрь. Вместо колес — шверты, мачты высокие, с реями. Сдается мне, не судьба нам больше по реке ходить.

Девицы удивились.

— А что, по земле будем ползать?

— Или летать по воздуху?

Говорили совершенно серьезно. От сиды можно ждать и не такого!

— По воде, но не по реке, — улыбнулся тот, кто, наконец, снова стал капитаном в полном смысле слова, — Несмотря на недостроенный корабль, хранительница правды нам снова верит. Готовьтесь повидать мир. Нас ждет океан!

Триада четвертая

1

В «Голове» — перемены, для семьи чуточку грустные: Эйра уехала. На той же яхте, что привезла пиленые доски для перестройки расшивы в когг — и Луковку. Анна прислала пространный отчет, из которого следовало одно: ей не выбраться. Слишком много забот. Зато ученице магистра оффиций следует сделать начальству доклад, который ни коже, ни доске не доверить. Глэдис вышла, вместе с дочерьми, что от дел сумели оторваться, провожать–встречать. Сердце кольнула ревность, когда приблудница аннонская повисла у дочери на шее, причем не у ушастой.

— Прости меня, Эйра–ригдамна! Я тебя вредной числила, минуты числила, когда Немайн тобой, не мной занята. Но без тебя пусто! Без тебя грустно! Без тебя никак нельзя!

— А Немайн? — спросила Эйра.

Та, о которой речь, глаза распахнула пошире да уши расправила. Внимает.

— Как я могу быть без Немайн? Как могу быть не рядом? Но видеть ее глазами и слышать ушами — счастье! Здравствуй, Немайн! Я это ты.

Поклоны, обнимки, рев на троих. Фигурка в белом церемониальном платье, машущая с кормы — аж пока ветер и течение не уносят яхту за поворот. После этого приходится выделить совещательную комнату — небольшую, на троих — и оставить там дочь, ее жрицу и будущего зятя. Эйлет сунулась было к двери, но жених ее придержал.

— Должность, — сказал, — извини. Мы… ох, боюсь, долго проговорим. Но потом я снова весь твой.

Торопливо поцеловал в щеку. Вот как далеко могут позволить себе зайти два человека, убивших не по одному врагу, вошедшие в песни и легенды. Что позволено крестьянам — бык телочку проверил, будет ли приплод, чего тут такого? — не дано великим. На них страна смотрит пуще, чем на королей! После того, как римлянин официально, перед городом и девятью королями сделал предложение, а Глэдис позволила не достигшей двадцати лет героине согласиться, бой на мосту превратился в одну из трех великих легенд о любви. Эмилий с Эйлет — Тристан и Изольда сейчас. Барды поют… а Глэдис страшно. У таких историй не бывает счастливого конца. Хорошо, если судьбе хватит иссохшей левой руки, да не верится. Разве Немайн сестру длинным ухом прикроет! Может, уже и прикрыла. Может, этого прикрытия и не хватило — Дэффиду.