Александр Авраменко - Красно Солнышко

- Получил Бурай Хан золота столь, сколь голова коня весит. Или мало дал?

- Много дал! А может, и нет. Стою я столько?

Уже улыбается, лукавым взглядом косит на мужа. Тот шагнул к ней, обнял, губами лба коснулся, вдохнул запах родной, молвил в ответ:

- За всё злато мира тебя не отдам. Ибо нет цены моей супруге милой…

Вздохнула жена счастливо, носиком в грудь мужа ткнулась, прижалась, ответила, счастливая:

- Камча эта – знак племени. Отец мой, Бурай Хан, признаёт тебя сыном своим, и наследником. Отныне ты, супруг мой – хан племён кипчакских. И каждый из кипчаков, увидев эту плеть, обязан тебе подчиниться и исполнить то, что ты пожелаешь…

Подняла лицо, потянулась, коснулась губами губ, да тут стукнули в двери вновь. И с досадой оторвались супруги друг от друга – вошёл посланец княжий с вестью: просят Храбра нынче после второй стражи в Детинце пожаловать. Крут, первый воевода, будет речь держать о походе своём… Поблагодарил гонца за труд второй воевода, задумчиво на супругу свою взглянул, а та уже к кроватке детской умчалась, грудь достала, тетешкает дитя…

…Собрались все, кто тогда с Богами беседовал: Крут, да Храбр, оба князя, Слав да Путята, и Брендан. Жёны князей стол накрыли – ушли в горницу, не их дело разговор сей слушать. Свои дела есть. А мужские дела – дела мужей. Испили по чаше за поход, потом Крут начал рассказывать, что в Арконе было, откуда народу столько, и что на пути обратном приключилося. И словно живые вставали перед глазами собравшихся картины случившегося…

…Первые ядра рванули удачно, перелетев небольшой остров. Прямо над ромейскими каторгами, залив деревянные корабли морем огня. Кое где языки пламени с неба попали в запасы «греческого огня», уже уложенные на палубах гребных судов, приготовившихся к атаке длинного каравана. Вспыхнула паника – как могли еретики-славяне обнаружить в кромешной тьме эскадру мегадука Махера Ивакинуса? Предательство? Измена? И откуда у них снаряды, снаряжённые величайшей тайной Империи – неугасимым огнём Калинника, едва только начавшим поступать для вооружения кораблей. А славянские двулодники уже дали второй залп… Некоторые командиры не растерялись – раздались резкие команды, ударили барабаны гребных мастеров, и узкие корпуса каторг, на которых не было пожара, рванулись вперёд, по дуге обходя безымянный островок. Слишком опытны были ромеи, чтобы растеряться от внезапного обстрела. С предателями, раскрывшими тайну засады разберутся потом. Те, кому следует. А сейчас необходимо уничтожить еретиков до последнего! И пусть адмиральская галера уже пылает ярким пламенем, и спасшихся с неё точно не будет, но есть долг перед Империй, и имя Христово ведёт в бой византийцев!.. Третий залп требучетов лёг почти впустую, только добавив жару в уже горящие корабли, откуда неслись нечеловеческие вопли горящих заживо команд и прикованных цепями к своим скамьям гребцов. Кое-кто из славов забормотал, призывая Чура – уж больно жутко становилось от рёва, в котором не было ничего человеческого. Но команды командиров и сигналы с воеводиного двулодника быстро привели всех в чувство. Требучеты прекратили стрельбы, теперь воины готовились к рукопашному бою. Впрочем, ещё оставались баллисты, бьющие настильным огнём. И за ними стояли лучшие стрелки. Греки перестраивались, ободрённые тем, что славяне перестали стрелять из метательных машин, Их остроносые каторги выстраивались в линию. В свете догорающих обломков Крут насчитал почти тридцать штук. И вполне возможно, что где-то ещё прячется засада. Так что нужно смотреть в оба. Ромеи любили держать часть галер в резерве, и те нападали внезапно с тыла, когда противник был увлечён боем… Флот славов начал перестраиваться, но тут со стороны греков послышались команды, и море перед славами вскипело – ромеи разрядили свои метательные орудия, но поскольку в темноте неверно оценили расстояние, большая часть снарядов не долетела. Хотя и то, что угодил в цель натворили дел, дырявя паруса, рвя снасти, пробивая дыры в корпусах. Послышались ругательства и проклятия – кое ког из дружинников тоже зацепило. Появились и первые павшие, кому булыжник или свинцовое ядро из баллисты угодило в грудь… От такого удара не спасали ростовые щиты, которыми были увешаны борта двулодников…  Снова факел на лодье воеводы описал дугу, и по этому сигналу все корабли открыли огонь из баллист. Залп славов был гораздо удачнее, да и благодаря большим размерам их кораблей и махины были мощнее и больше. Массивные камни и брёвна разносили в щепы носы гребных каторг, проламывали палубы и днища, сносили ряды вёсел, калеча и убивая гребцов… Тем не менее ромеи не сдавались, и уже были совсем близко. Некоторые уже готовились перебросить мостки-вороны, и тогда в бой пойдут либурарии - пехотинцы… Но шквальный обстрел со стороны славян не прекращался ни на мгновение – камни и брёвна сплошной стеной летели в ромейские корабли. Закружился на месте один длинный  дромон, зачерпнул бортом воду усиако[70]. Вспыхнул ярким пламенем ещё один, которому камень с баллисты славян угодил в установленный на палубе сифон для метания греческого огня… Но почему недолёты у греков?! Или глаза неверно оценивают размеры еретических кораблей?! Ливень стрел, взмывших в воздух из-за высоких бортов славянских лодий прервал все размышления и тревоги – никто не ожидал, что на кораблях, перевозивших людей, и по сути являющихся обычными торговыми судами, как донесли лазутчики, окажется столько вооружения… Длинные тяжёлые стрелы буквально выкидывали ромеев за борта, пригвождали тела к палубам, пробивали доски насквозь, раня гребцов, внося хаос в работу вёсел. Убитый кормщик навалился на рулевое весло, и галера резко вильнула, зачёрпывая портами вёсел воду, затем послышался ужасающий треск, и острый нос с тараном врезался в борт идущей рядом монеры[71]. Дождь. Железный дождь из стрел, вот что приходило на ум при виде шквальной стрельбы славянских лучников…

- Пали!

Сухо ударила тетва баллисты – гигантская стрела с привязанным к ней глиняным горшком с горючей смесью унеслась навстречу громадному, вёсел на сто пятьдесят византийскому кораблю,  тот надвигался величественно и неотвратимо. Удар, взрыв! И торжествующие крики сменяются воплем ужаса – прыгают за борт ромеи, визжат в нечеловеческом ужасе гребцы в свой смертный час… Но всё ближе и ближе враг, и пусть их уже меньше, чем славов, но уже вскипает рукопашная схватка на двулодниках, заслонивших собой весь караван, и лязг мечей, вопли, проклятия и ругань сливаются в сплошной рёв битвы… Но уже подтягиваются к сцепившимся кораблям двулодники второй линии, поддерживавшие своих братьев, принявших на себя первый удар, и с их палуб прыгают на залитые палубы лодий новые, свежие воины. И поддаются ромеи, пятятся, уже хотят бежать, но некуда – за деревянным бортом вода пролива. С шумом падает между корпусами двулодника и галерой человек, с хрустом волна сдвигает оба корабля вместе. Короткий задушенный крик и сочный шлепок раздавленного тела теряется на фоне треска дерева… Ромеи уже прыгают в воду, не помышляя о дальнейшем сражении, и плывущих и тонущих без всякой жалости  расстреливают, перегнувшись через борт славянские лучники, метают в них найденные на палубах ромейских каторг короткие дротики. Не свои же, любовно отполированные мозолистыми ладонями копья бросать в слуг Чернобога? Как говорится – твоим же имуществом…