Святослав Логинов - Колодезь

– Герасимов, кто же ещё.

– Так ему, поди, куда как за семьдесят, песок небось сыплется.

– Не-е... Тот помер уже больше года, а это Алфёр Герасимов. У старика Янка два сына были. Младший, говорят, к салтану на службу убег, а старший, это и есть Алфёрка, теперя в приказчиках. Он уж тоже в преклонных летах и овдовел в прошлом годе, вот, сказали, и вздумал жениться на молоденькой. Седина в бороду – бес в ребро. Опять же, выгоду свою соблюдает: девка из богатой семьи, и всё добро за ней. В прошлом годе мор по деревням ходил, так вся семья попри-мерла.

– Из каких невеста-то? – спросил Семён.

– Говорю же – понасмешничали мужики! – недовольно сказал нищий. – Нет там никакой невесты. Так просто Алфёрка девку забирает, портомойкой к себе или в стряпущую. Зачем ему свадьба, если своё он, всяко дело, получит?

– Так девка-то из каких? – повторил Семён.

– Да Игнатова. Большая семья была, жили богато, и в один год господь всех прибрал.

– Вот как... – мрачно протянул Семён, – и никого, значит, не осталось...

– Девка одна осталась. Что было животов, Алфёрка со двора свёз, а девку покамест не тронул. Пост на дворе, а Алфёр Яныч вестимый молитвенник. За брата, говорят, отмаливает и в церкви за здравие поминает.

– Зря поминает, – сказал Семён и встал. – А я, однако, пойду. На дороге сидеть да лясы точить, так и спать придётся голодным.

– Куда ты? – крикнул вслед нищий. – В Бородино хлебней, а в Долгом делать нечего.

– Как-нибудь, – ответил Семён, – авось и в Долгом богородица не оставит.

Дом стоял как и прежде, крепкий, только под поветью не видно сложенных в саженные поленицы дров, да ворота бездельно приоткрыты – первый признак захудания. Но стёкла в рамах остались, покамест никто не догадался или не осмелился спереть.

Семён хотел поторкать в раму, но вспомнил, как стучал так же десять лет назад, и рука не поднялась. Ни к чему старые тени будить.

Семён взошёл на крыльцо, толкнул дверь:

– Эй, есть кто живой?

Двери в чёрную избу и во двор были распахнуты, видно, и впрямь Алфёрка вывез всё подчистую, и запирать стало нечего. А в горницы дверь прикрыта, но не заперта, значит, кто-то дома есть.

Семён поклямкал засовом о косяк, дверь приотворилась на два пальца, в щели мелькнул испуганный голубой глаз.

Лушка! А выросла девка, не ждал бы увидеть, так и не узнал бы. И впрямь – невеста.

– Здорово, Луша! – громко произнёс Семён. – Принимай гостя.

Лушка скинула с двери зачепку, посторонилась, пропуская Семёна в избу.

– А ты, я вижу, отважная! – сказал Семён. – Незнакомого человека так просто в избу пускаешь. Ну как я лиходей какой?

– Так я, деда, вас помню. Я маленькая была, вы к нам приходили: смешной такой, в платке белом по-бабьи. Обещались меня от свиньи оборонить. Я свиньи соседской пужалась, что ажио заходилась.

– Не надо пужаться. У меня слово крепкое: обещал оборонить, так обороню. Лушка слабо улыбнулась.

– Ой, деда, какой вы кудной! Я уж давно свиньи не боюсь, пусть она меня боится. Я её и зарезать умею, и колбасы коптить, и ветчинки насолить – всё могу.

– Так ведь свиньи-то, Луша, разные бывают. Мне уж рассказали: захотел тут тебя один хряк схарчить. – Семён увидел, как переменилось Лушкино лицо и поспешил бодро добавить: – А мы ему не дадимся, зря слюни точит.

– Деда, миленький!... – Лушка прижала кулачки к груди. – Они ж всем миром приговорили меня отдать. Я уж плакала-валялась – никто не смилостивился. Хоть в петлю лезь. Закопали бы при дороге, рядом со старым крестом... говорят, там тоже с нашего дома девка лежит.

– Жена моя там схоронена, – через силу произнёс Семён. – Потому и пришёл за тобой. Но ведь я, Луша, сам по миру Христа ради побираюсь. Не побоишься со мной идти?

– Не, деда! Ты только забери меня отсюда!

– Было бы что забирать... Я тебя саму в котомке унесть могу, вместе со всеми пожитками.

– А дом как же? Дом ещё крепкий, на деревне завидуют.

– Вот мы им дом и оставим, пусть не завидуют. Старики говорили: зависть – грех смертный.

– Правильно, деда, чего нам завидовать!

Из дому вышли задолго до света, чтобы не смущать деревню прилюдным бегством. Добра в котомке у Семёна прибавилось не слишком: всё, что можно, уже переехало в герасимовский дом; Лушка пошла в неведомый путь как была – в латаном сарафанишке и босиком.

К полудню были в Туле и, не задержавшись, потопали дальше. И лишь под вечер Лушка спросила:

– Деда, а куда мы идём-то?

– В царство Опоньское на Кудыкину гору, – ответил Семён. – Там коврижки с изюмом на ёлках растут, а имбирные пряники – на осинках.

– Да я серьёзно.

– А серьёзно, Душа, я и сам не знаю. В Вологду побредём. Там у меня старичок знакомый был, лет десять тому. Звал к себе. Коли жив, так у него притулимся. А нет – дальше двинемся. Свет не без добрых людей.

Деревня Хворостине если и изменилась, то не шибко. Для стороннего глаза всё осталось как прежде. Лишь шатровая церковь, прежде запертая, обрела священника, о чём и сообщила издали прилежным колокольным звоном.

День случился воскресный, людишки тянулись к храму, туда же поспешили и Семён с Лушкой. Где ещё, как не на паперти узнать о деде Богдане, а может, и денежкой разжиться от сердобольных подаяний. Хотя и под окнами не ленились лазаря тянуть, зная, что дома охотней подают.

Денежкой разжиться не удалось, и вообще, приварок был невелик, лишь в Марьяшином доме незнакомая молодуха подала ржаную горбушку. А вести странников сами нашли. Горбатенькая старушка подсела к ним на ступени и спросила:

– Откуда путь держите, убогие?

– С Вологды, – ответил Семён.

– Ишь, как далёко! И чего вас, сердешные, в нашу глухомань занесло? Так по свету лытаете или идёте куда?

– Уж не знаю, как и сказать, бабушка. Может, слыхала, тут неподалёку хуторок есть, у меня там свойственник живёт, Богданом звать. Его навестить решили.

– Христос с вами, желанные! Богдан уж сколько лет как помер. И на заимке его никто не живёт, дурное место, поганое. Кум твой, не у церкви будь сказано, с нечистым знался, потому и жил на отшибе. Денег у него всегда было – труба нетолчёная, и всё нехристианские, клятые деньги. А как помер Богдан, так нечистый всё себе обратно забрал. Парни ходили клад искать, да ничего не нашли. А двоих и вовсе чёрт уволок: пропали, как не было. Идите-ка вы, милые, откуда пришли, не гневите господа.

– Вот, значит, как... – Семён перекрестился. – Упокой, господи, добрый был человек дед Богдан. Где похоронен-то?

– Там же и зарыт, на холму. Но вы туда лучше не ходите: пропадёте ни за грош. Люди сказывают, в заимке огонь по ночам светит, шум да треск идёт, гусли да домры играют. А может, и врут всё. Я-то прежде к Богдану хаживала, по хозяйству помогала прибираться, покуда поп не забронил. Так я вам прямо скажу – никакого волхвания и шаманства я там не видела. Душевный старичок был и содержал себя строго. Но, если размыслить, так Меркуха Агафонов и Ванька Ворохеев там навсегда пропали. Мужики ходили искать, так лопаты возле дома нашли, а самих нет. Хотели домишко спалить, да забоялись, ушли подобру-поздорову. С тех пор туда никто не ходит, боятся. Вот я вам всё как на духу доложила, за что купила, за то и продала, а уж вы сами решайте, что там правда, а что досужий язык сболтал.