Вадим Крабов - Рус Четвертый. Рус-4

Как только Руса спеленало, он вызвал Гелинию. Погода в степи выражала его душевное состояние: было сыро и ветрено, небо заволокло облаками.

— Что случилось, Русчик?! — Гелиния мгновенно уловила тревожный настрой.

— Ничего, милая, все в порядке. — Успокоил её Рус, укоряя себя за невнимательность, и в небесах запели птицы. Теплое солнце выскользнуло из-за туч. — Скоро на месте моего ухода выбросит Гнатика, будь готова.

— А ты?! — спросила она с замиранием сердца.

— Я чуть позже. Эй! А ну брось реветь! Я сказал, что приду, значит, приду. Обещания я всегда выполняю. Ты давай там, поднимайся — нечего отлеживаться. Ребенок, считай, голый, беззащитный…

— Как беззащитный?! — Гелиния в отчаянии прижала к груди руки. Костяшки кулаков побелели.

— О, Величайшая! — Притворно возмутился Рус. — То ты обо мне печешься, то из-за сына плакать готова. Соберись! Амулет у него отлично работает, ничего ему не грозит… разве что ты его слезами промочишь и он простудится.

— Где? Как? Я ничего не понимаю, Рус! Не заговаривай меня! Откуда у тебя столько Силы возьмется?

В ответ он прижал жену к себе и зашептал в ухо:

— Я же не простой человек, забыла? И не бойся, я не собираюсь становиться каким-нибудь божком, ты мне дороже. Я вернусь, ты подожди немножко…

— Не обманываешь? — глухо спросила Гелиния, вжимаясь в куртку мужа. Ей было тепло и… тревога не уходила. — Может, мне вызвать Величайшую, как тогда, перед Ссорой?

— Не стоит. — Рус коротко и грустно улыбнулся, разглядывая густые черные волосы, стянутые в хвост. — Сам справлюсь. — Образ любимой и любящей женщины волновал, звал за собой, манил и он понял, что пора прощаться. Сын еще не свободен — надо завершить дело, обеспечить его безопасность на годы вперед, а с каждой минутой промедления расставание будет все тяжелее и горше.

— Просто на нас с Гнатиком Силы не хватит, придется по очереди. Здесь ночь и все спят. И я не собираюсь никого будить. Пока, Гелька… — прижался губами и носом к волосам, сильнее втягивая запах, старясь запомнить, и раскрыл объятия.

— А… — слово Гелинии утонуло вместе с её отражением.

Рус, закрыв глаза, постоял еще немного, наслаждаясь каждой черточкой жены, застывшей перед внутренним взором, решительно тряхнул головой и вышел в геянскую реальность. Он знал, что не вернется, что впервые осознано, целенаправленно нарушит обещание. И не жалел об этом. Гнатик — его кровь, его продолжение, его будущее, почти что он сам, и Гелиния поймет это.

Потом Рус прокусил щеку, подготовил Слово и принялся ждать. Лоос в человеческом обличии сохраняла злопамятность, мстительность, агрессивность, но становилась женщиной до концов ногтей, любопытной и болтливой. Ей надо было выговориться и послушать, действительно «насладиться ушами». Ей было необходимо, перед попыткой подавления воли или убийством, одержать в том числе и моральную победу. Поэтому пасынок не сомневался, что она даст ему возможность высказаться.

Поток Силы огромной плотности вскипятил нутро Руса. Каналы, совершенно не приспособленные под этот вариант энергии, а значит, как бы не существующие для её, все равно оплавились. Пасынок Френома задохнулся и одновременно взревел от боли. Взор накрыла кровавая пелена. И если бы не радость победы, поднявшая дух человека на немыслимую высоту, то Рус потерял бы сознание. А то и умер. В борьбе с болью он не заметил, как упал. Как под напором той самой Силы осыпались прахом зеленые путы, как паутина — структура, которая должна была помешать Гнатику покинуть кроватку, скукожилась и развеялась. Переборщила богиня. Поступила как последняя истеричка. Не привыкла реагировать на непредусмотренные события, разнежилась в своей божественной ипостаси, наблюдая за линиями судеб.

— Ты! Жалкий раб! — злобно шипела Лоос, нависая над Русом. Её голая пятка, холодная твердая и тяжелая, давила на кадык, ломая хрящи, как многотонная стальная гиря. При желании, она могла бы пройти все горло насквозь и упереться в землю.

— Силу нашел? Кровью, моей кровью! плеваться вздумал?! Да я всю у тебя заберу, выпью досуха. А потом за отпрыском твоим отправлюсь. Знай это, падаль…

А Рус уже справился с одной болью и отключил другую. Уроки Френома не прошли впустую. Теперь он судорожно тянулся к астральному колодцу с Силой Гидроса, надеясь, напрягая Волю, воспользоваться им. Силы Геи и Френома, увы, не слушалась. Кровь во рту спеклась, а добыть новую не представлялось возможным, — мышцы лица свело судорогой, — а только на неё рассчитывал, на родимую красную жидкость как на источник Силы.

— Из твоего сыночка я сделаю раба… жаль, ты не увидишь. Ты слышишь меня, я знаю, и мучаешься. Значит, так решил вопрос с младенцами? Свой оказался дороже. Правда, Рус? Не сучи руками — бесполезно. Пальчики травкой обернуты, кожу не повредить… Ладно, неинтересно так с тобой говорить, с безмолвным. Молись, если хочешь, кому угодно. — С этими словами Лоос голой рукой пробила Русу грудину…

С трудом дотянувшись до колодца с Силой Гидроса, Рус попытался сформировать из неё струю. Сила, напоминающая удивительно спокойную, кристально прозрачную воду цвета морской волны, не шелохнулась. Тогда он принялся черпать её воображаемыми руками. Вода упрямо уходила сквозь пальцы, не задерживаясь ни на мгновенье, ни одной капелькой. Рус завыл. Отчаянно, беспросветно. Умирать было нестрашно, страшила судьба Гнатика и Гелинии. Лоос исполнит обещание, а это хуже смерти. А за сыном может последовать жена и в этом будет виноват только он и никто другой — с сумасбродной богини спроса нет. Горячие воззвания к Френому, Эледриасу, Гее и остальным богам, включая изгнанного Эребуса, остались безответными. Призыв Великих Шаманов окончился тем же. С ними-то было понятно, «круг изгнания» блокировал надежно, но боги? Они слышат все молитвы — Рус это знал совершенно определенно. Крепнут от них, костенеют в гордыне и почти никогда не откликаются. Но данный случай был экстраординарным: пасынок Френома вкладывал в вопли столько желания, что они содрогались…

Глава 21

Владимир сидел на мягком деревянном стуле, как на иголках, нервно мял в руках видавшую виды, выцветшую форменную фуражку и стыдливо прятал глаза. Он вообще не знал куда себя деть. Перспективы вырисовывались самые мрачные. Зачем он поперся в тот кабак? «Волчий билет» — и никаких альтернатив. Прощай, обеспеченное будущее — здравствуй, нищета. Но тайная надежда на то, что строгий декан по прозвищу Эскулап смилостивится, упрямо не покидала, цеплялась за каждую мягкую интонацию грозного вершителя студенческих судеб.