Книга осенних демонов - Ярослав Гжендович
Он был такой спокойный. Абсолютно не похож на человека, который минуту назад произнес тяжелое «прощай» и выбросил телефон в озеро. Может, расстался с женой? Или с любовницей? Шестьдесят пять лет — не поздно ли для резких поворотов судьбы? Она была младше его, и ей казалось, что уже слишком поздно для чего бы то ни было. Но мужчины — другое дело. Пока на них не нападут какие-нибудь затяжные болезни, они живут в ощущении бессмертия и ведут себя так, словно им неизменно тридцать лет.
— Странное место для этого предмета, — произнес пан Миколай, протягивая руку к стоящей на камине миске с орехами. Он вытащил почерневшее от старости железное приспособление: два бруска с рядами круглых углублений, соединенные шарниром.
— Почему? — удивилась она. — Ведь это орехокол.
Он улыбнулся вежливо, без тени снисходительности.
— Конечно, немного похоже. Но это форма для отлива пуль. С восемнадцатого века. Эти отверстия соединены каналами, видите? Сюда наливали олово, охлаждали и щелк! Потом можно было отламывать пули и вставлять в английскую винтовку. Откуда у вас это?
— У меня собрано довольно много старых предметов. Мой муж любил такие вещи. Он был скульптором и сценографом. Одно с другим связано. Он занимался искусством, в котором выражал себя через предметы, а потом любил их. У нас даже сабля есть. Как-то он выковал меч и какое-то ружье. Форма для пуль? Я думала, что этим можно расколоть несколько орехов одновременно.
Он открыл форму и положил орех в углубление, а потом зажал бруски. Раздался хруст.
— Вот, пожалуйста. Работает. И это главное. Вы можете колоть орехи, а если будет нужно, отливать себе пули. И по голове можно кому-нибудь врезать. Эти скульптуры вокруг дома — это работы вашего мужа?
— Да. Они вам нравятся?
— На удивление, да. Они грустные, но это все же скульптуры. Мне не нравятся такие, которые просто куча металла.
— Такие он тоже делал. Это была прекрасная халтура. Заказывали дома культуры, как-то жилищные кооперативы, иногда для города. Сваривалось немного мусора, и можно было наделать таких заготовок. А потом, когда он получал заказ, достаточно было пройтись серой краской, погрузить на машину и украсить новый городской сквер или клумбу на перекрестке. Прекрасно платили и еще везде устраивали банкет. Нужно было только иметь знакомства среди архитекторов в городе. Это уже не вернется. Было такое время, когда лучше всего шли спаянные трубы, и такое, когда предпочитали треугольные листы с дырками, как пластинки сыра. Понятия не имею, почему сами себе их не делали.
— Вы шутите?
— А разве вы их не видели? Повсюду стоял этот ужас. Некоторые и до сих пор стоят.
— Меня тогда не было в Польше.
— В Австралии?
— Откуда?! А, мои документы. Нет, не только в Австралии. В ЮАР, в Таиланде, в Норвегии, в Уганде, в Чехии. Я ездил по всему миру.
— Завидую, — вздохнула Ирена. — Чем вы занимаетесь?
— Сейчас уже ничем, — он безразлично махнул рукой, словно хотел сказать, что не о чем говорить. Потом вытер кусочком хлеба остатки яичницы и сделал глоток кофе. — Какое-то время я, например, торговал антиквариатом. Но и многое другое делал. Много всего. Я, наверное, чемпион по количеству разных профессий.
— А почему вы вернулись?
— В Польшу? Это моя страна. Я всегда сюда возвращаюсь, если получается. А жил я во множестве разных стран. Везде можно привыкнуть и укорениться. А дома нужно появляться. Бывать.
— У вас нет семьи?
— Была несколько раз. Но это что-то, что не выдерживает проверки временем. Дети вырастают, люди отдаляются друг от друга, устают друг от… как-то не получалось. Время все убивает, когда его слишком много.
Часы в гостиной пробили девять, казалось, они никогда не перестанут бить. В них что-то даже стонало внутри, как на церковной колокольне.
— Почему вы вздрогнули?
— Не выношу этот звук. Ни тиканья, ни боя. Все как раз из-за течения времени. Оно словно постоянно убывает.
— Вы еще молоды. Просто остановите часы.
— И что мне это даст? Могу еще голову спрятать под подушку. Это моя проблема, а не механизма. Я старая женщина. И вины часов в этом нет. — Она собрала тарелки и положила их в пустую сковородку. — Хотите еще кофе?
А потом Ирена снова пошла рисовать. Должна была. Чувствовала, как очередные рисунки, которые роятся в голове, борются за первенство быть выплеснутыми на бумагу. За окнами веранды сгущался туман, сад накрыла морось, все было влажное, холодное и неприветливое. При искусственном освещении чертежной лампы Ирена сидела, словно закрывшись в аквариуме, смотрела в пространство отсутствующим взглядом и рисовала. Она оставляла на бумаге всю темноту, весь ноябрь, одиночество и страх. И эти странные мистические символы, которые уже начали ей сниться. В последнюю ночь она спала тяжело, а утром помнила эти картины. Нагая женщина, закрытая в бутыли, увенчанной короной, стоящая на лугу среди странных деревьев и созданий. И борющиеся друг с другом грифы.
Черный и белый. Мужчина в странной шапке косит лучи. Никогда в жизни у нее не было таких видений. Она не могла их просто так нарисовать, потому что они не имели ничего общего с книжкой, которую она иллюстрировала, но они все равно проникали в композицию. Оказывались на втором плане, появлялись меж виньеток и декоративных элементов.
— Я сделал вам чай.
Жилец поставил чашку с горячим чаем на столик. В первый момент ей хотелось разозлиться, сделать ему замечание за то, что он оказался на частной территории, что смотрит через плечо на незаконченную работу, что нарушает ее личное пространство, что хозяйничает на кухне, но это показалось ей глупым. Они сидели тут одни, до ближайшего дома несколько километров, к тому же отрезанные от мира непогодой.
