Генри Олди - Тирмен

Но в восьмиконечную звезду он бы наверняка не промазал, даже из антикварной шестистволки. А если попасть в кинжал, обвитый змеей, клинок со звоном перевернется, как в «нулевке», и останется висеть, качаясь, острием вниз. Со штыком сложнее: узкий, зараза. Руки с крестом? — вряд ли. Корону точно не выбьем — она крошечная, и в неудобном месте, под потолком.

Данька осторожно убрал палец со спуска. Опустил оружие стволами в пол — от греха подальше. Словно отвечая, рядом шевельнулся доктор. «Ы» шагнул к кровати больного, где Даньке почудилась еще одна фигура.

Игра теней? Призрак?

Галлюцинация?

Женщина — или то, что казалось женщиной, — стояла сбоку от кровати. Не в ногах и не в головах, примерно посередине. Ну, может быть, чуточку ближе к изголовью. Данька заметил начерченный на полу бледный полукруг с черточками-делениями — отметки оптического прицела или шкала прибора. Зыбкая фигура расположилась напротив деления в центре «шкалы».

Или это свет так падает? Точно, свет из окна! И занавеска колышется.

«Ы» аккуратно обошел то место, где свет и тень играли в свои странные игры. Встал в изголовье кровати, крепко взявшись руками за никелированную спинку. Доктор напрягся, словно штангист перед рывком, и потащил кровать на себя. На лбу «Ы» вздулись жилы, лицо под колпаком налилось кровью.

Оглушительный скрежет, и все закончилось.

— Шанс есть, — страдая одышкой, сообщил Поплавский, вернув фотографию дяде Пете. — Не обольщайтесь, ситуация спорная. Я бы рекомендовал обратиться к профессору Осторженко. Сейчас я запишу вам телефон. Осторженко Геннадий Лукич. Если коллеги станут говорить, что он шарлатан, не обращайте внимания. Вот, пожалуйста. Пусть ваш знакомый скажет, что от меня, и его примут.

«Ага, попробовал бы этот профессор не принять Зинченко!» — подумал Данька. Но обругал сам себя за глупость. Доктора, оказывается, разные бывают. Очень разные.

— Спасибо, Виталий Павлович.

— Не за что, Петр Леонидович. Рад был вас видеть. Если что — заходите.

— Уж лучше вы к нам! — отшутился старик.

— Куда теперь? — мрачно поинтересовался Данька, когда они вновь оказались на улице.

— В военкомат, — ответил Петр Леонидович.

— Все равно погоришь, Кондратьев. И тому две причины есть...

Лейтенант Карамышев подышал на чисто вымытое бритвенное лезвие, полюбовался блеском золингеновской стали.

— Умеют, гады! Фирма «Бартман»... Надо же, и не слыхал прежде! Пусть высохнет, жалко вытирать.

Бритва была трофейной, взятой у пленного немца три дня назад. С помощью этой бритвы энкавэдист его и допрашивал, прежде чем отправить фашистскую душу по назначению.

В одиночку — никто, включая Кондратьева, смотреть на такое не решился.

Лейтенант от души плеснул в лицо одеколоном «Le Male» — тоже взятым в бою, но французским. Так сказать, дважды трофей.

— Ух-х-х!.. Ты бы побрился, товарищ техник-интендант! Кипятку еще целых полкотелка. А то бойцы боевой дух потеряют при виде небритой морды твоего лица.

Кондратьев провел ладонью по щеке. Надо бы...

Потеряют дух — где искать станешь?

На прошлой неделе их маленькую колонну впервые попытались перехватить на лесной просеке. Грамотно, по всем правилам: завал впереди, пулеметы с двух сторон. А заодно, для пущей верности — полсотни противопехотных мин.

Повезло — в последний момент остановились. Карамышев словно почуял, уперся, уговорил выслать разведку. Тогда и поняли, что происходит. Не случайная часть, не тыловики-обозники — райтерштурм СС из кавалерийской бригады Фегелейна. Эсэсовцы из самых бешеных — «Тотенкопф», охрана концлагерей.

«Боевой группой Интенданта» занялись всерьез.

Теперь шли ночами: отстреливаясь, огрызаясь, меняя маршрут каждые пять часов. Помогало не слишком — и без того редкая колонна окруженцев 11-го мехкорпуса растаяла наполовину. Фронт был близко, но гирьки на весах подруги-Судьбы опускались ниже, ниже, ниже...

Мене, мене, текел, упарсин.

Техник-интендант 1-го ранга без всякой охоты вынул из футляра собственную бритву, покосился на лезвие. Наточить — или мучиться? А может, у Карамышева отобрать, чтоб не задавался?

— Брейся, брейся! — понял его смекалистый энкавэдист, пряча золингеновское чудо в кожаный футляр с дырой на месте вырванной свастики. — Свою не дам, даже не мечтай. У тебя какая?

— Кондратовская, — вздохнул Кондратьев.

Бритву он купил в колонии. Хотелось выглядеть старше, скорее повзрослеть. И вообще, полезная вещь — бритва. Револьвер в город не всегда возьмешь.

— Чего? — Карамышев моргнул, изумляясь. — Собственного завода? Контра ты, командир, я тебе скажу!

Петр не выдержал, рассмеялся.

— Кондратовская, лейтенант. Не Кондратьев — Кондратов. Завод в Ваче, на Оке. Между прочим, его бритвы на Парижской всемирной взяли «золото». Золингенов обставили вчистую.

— Конспирируй, конспирируй. — Энкавэдист натянул гимнастерку, улегся на траву, поудобнее закинул руки за голову. — Все равно вас, вражин, повяжут. Пальцы в дверь, полчаса на протокол — и пятьдесят восьмая через десять и одиннадцать. «Эх, по тундре, по железной дороге... » Хорошо!

— Опричник ты, — лениво откликнулся Петр, берясь за котелок. — Думаешь, вас, псов бешеных, в живых оставят? Был Ягода, нет Ягоды, был Ежов — где теперь? Пальчики из дверей вынимает — или уже известкой присыпали?

Странное дело, но в эти страшные дни, когда жить приходилось от боя до боя, от перехода до перехода, Петр Кондратьев впервые за много лет почувствовал себя абсолютно свободным. Бояться было нечего и некого. Непривычное чувство пьянило, кружило голову.

Кажется, Карамышев его понимал. Во всяком случае, обижаться и не думал.

— Правильно рассуждаешь, командир. Опричник и есть. Гойда, гойда, да сгинут враги государевы! Мы — контроль, а контролирующую систему следует чистить чаще, чем все остальные. До белых костей! Это математика, Кондратьев. Не понял? Заговор и борьба с ним — вроде математического уравнения. Почему любой заговор в конце концов погорит? Две причины есть — внешняя и внутренняя. Внешняя — неизбежное увеличение контактов с «чужими». Заговорщики должны что-то делать, верно? Значит, контролирующая система рано или поздно сумеет отследить, сложить камешек к камешку, понять закономерность. Доступно объясняю?

Отвечать Петр не решился: кондратовская сталь скользила по щеке. Даже кивать было опасно.

— Чем заговор дольше существует, тем контакты гуще. Вражины, конечно, если не полные идиоты, тоже свою систему чистят. Кого подальше усылают, кого — в омут головой, кого нам сдают. Только у контроля возможностей больше. Порядок бьет хаос!