Расколотый Мир - Гилман Феликс
— Ладно, Миллз. Отдайте приказ к действию. Начинаем осаду.
Линейные выстроились в три колонны, солдат по пятьдесят в
каждой. Впереди они катили пушки и самоходные орудия, как муравьи, волокущие палые листья. Они вышли из-под сени дубов и двинулись по полю к стенам и рву Нового Замысла, где Лаури готовился спокойно и решительно умереть.
— Я хотел обойтись без жертв... Миллз, тащите усилитель.
Мистер Халгинс вывел Лив во двор и встал рядом в неловком молчании.
Они смотрели, как улицы осветились факелами, свечами и масляными лампами. Небо медленно серело, ночные звезды гасли. Они наблюдали, как бегают туда-сюда люди — сначала звонари и барабанщики, а потом и сбитые с толку, спотыкающиеся разбуженные горожане в ночных рубашках, шкурах или голышом. Вскоре их стало больше; одни мрачно молчали, другие испуганно бормотали, третьи радостно кричали, и у всех были копья, луки, ружья, мотыги, грабли, или ведра, или доски, или свертки, назначения которых Лив распознать не могла. Дождь потихоньку прекратился — она даже не заметила, когда именно.
Мистер Халгинс оказался простодушным здоровяком, медлительным и порядочным. Во внешнем мире он мог бы держать лавку, мясную или скобяную, скорее всего, унаследованную от более расчетливого отца или полученную благодаря женитьбе на сметливой женщине, — зарабатывал бы немного, но зато пользовался бы любовью соседей; возможно, отдал бы помещение лавки под залог, но наверняка ковылял бы по жизни вполне беспечно. Вот для какой жизни предназначен мистер Халгинс, подумала Лив. Здесь он явно не на своем месте. Такой человек не должен умирать за Новый Замысел.
Халгинс заметил, что Лив внимательно смотрит на него. Он постарался свирепо нахмуриться, но его веки и подбородок дрожали. Лив улыбнулась ему.
Во дворе перед ними десяток солдат Нового Замысла проводили внеплановые строевые учения — маршировали то влево, то вправо, крутили и скрещивали ружья, насаживали штыки, выкрикивали приказы и условные команды, топая сапогами. А потом, словно даже не завершив этого действа, рассеялись по городу на все четыре стороны света. Некоторые ушли, отдавая салют, некоторые — держась друг друга. Лив надеялась, что этот шум и суета вселяют в них уверенность.
— Это не сама Линия, — сказала Лив бедняге Халгинсу, — а лишь ее тихое, далекое эхо. Они пришли не воевать. Они преследовали одного человека и давно устали. Кридмур сказал, что техники у них с собой нет. Ни птицелетов. Ни Локомотивов. Они почти что обычные люди. Все совсем не безнадежно, мистер Халгинс...
Халгинс смотрел во двор. Он медленно покачал головой. Лив не поняла, что именно он отрицал.
— Вы женаты, мистер Халгинс?
Он по-прежнему не замечал ее.
Раздался странный шум. Лив не сразу заметила, как он выделился из общего гула просыпавшегося города, но именно этот звук вскоре перекрыл все остальные. Он был похож на скрежет мела по доске, на зуд огромного москита, заявляющего о своих вампирских аппетитах; на звон, о котором рассказывают жертвы с пораженным мозгом (те, у которых пострадали доля Ингвира или зона Вернера); на таинственную тревогу, от которой страдают некоторые шизофреники... Вой, шипение, треск — хаос звуков нарастал, а затем стих, уступив место громоподобному голосу, который отражался от городских стены взмывал в небеса:
— ...ЛАУРИ! МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ НОВОГО ЗАМЫСЛА, ЭТО ГОВОРИТ МЛАДШИЙ ПРОВОДНИК ЛОКОМОТИВА АНГЕЛУС ЛАУРИ. Я ПОВТОРЯЮ: МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ НОВОГО ЗАМЫСЛА...
Халгинс, Лив, трое-четверо оставшихся во дворе солдат, только что выбежавшая из хижины девушка — все подняли взоры к небу, словно решив, что голос гремит из-за туч, но небо все еще оставалось серым, безоблачным и спокойным.
Хотя сам голос звучал невероятно громко и искаженно, за помехами и воем электричества ясно слышался унылый, неживой голос линейного, которому будто смертельно наскучило то, что он собирался сказать.
— СЛЫШИТЕ МЕНЯ? СЛЫШИТЕ? ДА? ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ЭТО ОЗНАЧАЕТ, НЕ ТАК ЛИ? ЛИНИЯ ЗДЕСЬ!
Голос бубнил и тянулся, становясь неразборчивым. Он пробормотал куда-то в сторону то, что прозвучало грохотом далекой лавины: «Вы же знали, что однажды это случится. Мы проникаем всюду».
Лаури, повторила про себя Лив. Значит, того, кто все это время ее преследовал, зовут Лаури. Отвратительное имя, омерзительный голос.
Она вспомнила, как стояла в Вестибюле станции Глориана в тени громады из ржавого железа, служившей вокзалу крышей, слушала грохот и гул голосовых усилителей, которые передают приказы Локомотивов, отмеряют часы и внушают страх, как и велят им Локомотивы. Но в Глориане таких устройств — несколько дюжин, поэтому их отзвук отражается десятки раз, и шум заполняет каждый уголок разума. Лаури же не сумел дотащить до Нового Замысла больше одного устройства, и этого явно недостаточно. Голос звучит отовсюду, но не глубокий. Это визг, который издает машина, работающая на пределе и уже готовая выдать сбой. Она воет, гудит, слова становятся неразборчивыми. Он раздавался эхом. Лив молилась о том, чтобы машина сломалась.
— СЛУШАЙТЕ, ЖИТЕЛИ НОВОГО ЗАМЫСЛА. У МЕНЯ ЗДЕСЬ ПЛЕННИК. ОДИН ИЗ РАЗВЕДЧИКОВ. ГОВОРИТ, ЕГО ЗОВУТ ХЭЙВОРТ. ВОТ, ПОСЛУШАЙТЕ.
Раздался другой голос, он кричал и молил о пощаде, становясь все пронзительней, — и скоро эти крики было уже не отличить от грохота машины — точнее, от его отголосков, все еще слышных на улицах города.
И вдруг воцарилась тишина.
Халгинс взглянул на небо. Поднял дрожащие руки к голове — но отчаянно удерживался, чтобы не поддаться панике и не зажать ладонями уши. Лив потянулась к нему, чтобы успокоить, но передумала и отступила на шаг. Он ничего не заметил.
— СЛЫШИТЕ? ОН РАСКРЫЛ МНЕ ВСЕ ВАШИ СЛАБОСТИ, ЭТОТ ХЭЙВОРТ. МЫ ЗНАЕМ, ЧЕМ ВЫ РАСПОЛАГАЕТЕ, — И ПОЧЕМУ НЕ СМОЖЕТЕ НАМ ПРОТИВОСТОЯТЬ. ОДНАЖДЫ ВЫ УЖЕ СБЕЖАЛИ ОТ НАС. ВЫВЕДИТЕ СТАРИКА, И МЫ ОСТАВИМ ВАС В ПОКОЕ. ПОВТОРЯЮ, ОТДАЙТЕ СТАРИКА, И МЫ УЙДЕМ! — Лив отступила от Халгинса еще на шаг. — ВОТ ЧТО МЫ СДЕЛАЕМ, ЕСЛИ ЕГО НЕ БУДЕТ ЗДЕСЬ ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА...
Раздался кашель — оглушительный, как удар грома. Голос снова заговорил, но невнятно — теперь он бормотал, разражался пространными тирадами и выл, то отдаляясь от мембраны усилителя, то приближаясь к ней вплотную, словно этого Лаури шатало от нервного напряжения.
Лаури отвернулся от усилителя и прикрыл мембрану рукой, пытаясь придумать, какой именно ужас должен грозить Новому Замыслу. Не отличаясь богатым воображением, он просто снова вспомнил, как впервые столкнулся с войском Республики. Перед глазами проплыли образы долины Блэккэп — колючая проволока, грязь, ядовитые цветы, которых там просто не счесть. Он вспомнил, как полз по грязи, а снайперы Республики отстреливали мальчишек вокруг него, одного за другим, словно дети Линии были ничтожнее муравьев, — руки стрелков ни разу не дрогнули, а ясные глаза смотрели пристально и беспощадно. Воспоминание это на миг возбудило его.
И он начал снова.
— Сначала мы снесем ваши стены, — пробормотал он, придвинувшись ближе к мембране, отчего голос его вознесся под облака, и предупреждение зазвучало словно с самих Небес. — Сровняем с землей ваши дома. Уничтожим все, что вы сотворили, и оставим лишь грязь. Мы похороним вас, потому что таков наш долг, да и чем нам еще заняться? Вот увидите. Мы пошлем дым и грохот — ваши старики еще помнят, они расскажут вам, каково это. И умрут первыми. Старики всегда умирают первыми. Или дети. Детям приходится тяжелее всего. Они задыхаются от черной пыли. Истекают кровью из глаз и ушей. Старики сходят с ума. Дети же перед смертью сморщиваются и становятся седыми, словно им тысяча лет. Я совсем не хочу этого. Хотя, если честно, мне все равно. Никакого удовольствия я от этого не получаю. Это моя работа. Но потом я пошлю к вам своих солдат. Вы будете на коленях молить их о пощаде, когда они станут резать вам глотки. Там, где проходим мы, становится тихо, ровно и чисто. Тем, кто приходит после нас, легко. Но вы же понимаете, каково нам здесь, на Краю Света, где приходится убивать и быть убитым. На этом чертовом краю. Если кто-то из вас еще будет на ногах, когда мы придем, будет немного сложнее, хотя и не... О, ч-черт!
