Всеволод Буйтуров - Золотой Разброс 1. Слёзы Невидимых.

Девкам я доску пошире у хозяев в сараюшке приискал, да на место таблички и бросил. Им всё равно, обо что тапки скоблить.

— Голова, два уха! Бронза! А вес?

— Ну, тяжеловата будет, да ведь и не маленькая штука, без малого на полнадгробья.

— А как ты её домой-то запер?

— Так кантовал с боку на бок, а потом и установил в красном углу.

— Слышь? Давай я Борюсика-ювелира к тебе подгоню, он посмотрит, какая такая бронза.

— А ты думаешь…

— Я не думаю. Я вот за край поднять попробовал — хрен с два. А бронзовую бы легко.

— И чё твой Борюсик?

— Не чёкай, столп культуры. Борюсик мне реально должен. Золотишко-то из ломбардов для его народного высоко рентабельного творчества через меня по бросовой цене имеет. Пусть будет поглядеть, а там решим. Если фуфло, ладно, а нет — задумаемся. Может, и все интерес иметь будем. Однако это только начало. Если тема с надгробным художеством покатит, работаем дальше и, глядишь, все в шоколаде будем.

— Ну-ка, ну-ка!

— Для начала с тебя хватит, а там, через Коляна связь будем держать. Позже, может, чего ещё расскажу. Короче, жди Борюсика.

— Слышь, Лёха, мне звонить пора. Пойдем. Всё ясно. А этот интеллигент всё равно ничего не нальёт. Вот с собой бы принесли, так лакал бы за милую душу.

Кореша вышли на улицу. Лёха потянул из пачки сигарету.

— Сдурел: Хризостом увидит, тебе хоть бы хрен, а у меня с ним геморрой будет. Курить на территории монастыря воспрещается!

— Ладно. Главное, болван не задавал лишних вопросов. Борька посмотрит, если желтяк, то сразу мне свистнет. А Псих Речной ботал, хренова гора тут, на территории, жёлтеньких железок. Ему-то для каких-то своих заморочек это надо, а мы уж себя не обидим.

— Слушай, а не порвёт тебя старикашка? Он же, вроде, думает, что я ничего не знаю - не помню, а ты мне его инфу сдал?

— Пусть узнает! Тоже мне, Биг-босс нашёлся!

— А кто землю, интересно знать, на территории колупает? Давно ведь уже, пройти негде из-за глины.

— Придурки, вон вся ограда в дырьях: заходи кому не лень. Пусть роют. Речник сказал, что глубоко надо лезть, ходы знать. И, как-то, говорит, связано золотишко здешнее с его Могучей Рекой. Гонит про какие-то Линии Сил. Может, псих конченый, а может что-то тут есть.

— Колька! Разгильдяй, прости Господи! Нет в тебе радения. Службу начинать без звона, что ли? — раздался из окна келейного корпуса голос Хризостома.

— А ты добавь червонцев, Отче, я буду загодя приходить!

— Не добавлять тебе надо, а звонаря нового искать. И водкой, бывает, пахнет. С кобелиной, к тому же, нагло по территории гуляешь!

— Так это ж редкой породы животное!

— Редкой! А пёсьим образом своим могилку Старца пометил! Братия и прихожане видели! Срам! А если до Владыки дойдет? Служить мне тогда за Полярным кругом всю оставшуюся жизнь!

— Не прибедняйся, Батюшка. Все знают — вы с Владыкой друзья-товарищи!

— Не смей! Он лицо высшее. Иерарх.

— Короче, Колян, кончай вату катать,— встрял Базука. — Мне ваши разборки по фигу. Иди, звони, а я похрял. Дел много. Пока! И тебе не кашлять, Святой Отец!

— И кого только на церковный двор ты, Николай, ни приводишь!

— А это к службе не относится!

— Искушение мне с тобой, раб Божий!

На Васильевском острове

В тихом особнячке на Васильевском острове с окнами на Большую Неву, а значит всегда на ветру, старый человек чего-то мудрил над столом, заставленным спиртовками и колбами, в которых булькали разноцветные жидкости. Был он ещё крепок. Азиатские глаза не утратили молодой блеск. В движениях старика чувствовалась нерастраченная сила и энергия.

Звали азиата Лхасаран Багмаев. Был он вхож как восточный доктор-целитель во многие влиятельные дома. Поговаривали, что и сам генерал-губернатор с супругой ходят у него в пациентах. Никто бы не узнал в этом вальяжном туземном лекаре замухрышку, пришедшего с рыбным обозом в Петербург с далекого озера Байкал.

Тот обоз отряжен был в столицу для доставки диковинной байкальской рыбы омуля. Возчики за долгую дорогу насквозь провоняли рыбным духом. Провонял и прибившийся, Христа ради, к обозу узкоглазый басурман, всю дорогу молившийся на свой лад своим басурманским Богам.

Сидел на краешке телеги, смотрел в одну точку, не мигая, ничего не видя и, ни на кого не обращая в пути внимания. И ещё утробным голосом тянул какую-то туземную молитву на одной ноте. Мужики сначала матюгали дикаря, чтоб не наводил тоску своим нытьём, потом плюнули: пусть себе воет. Всяк народ на свой лад Богам молится.

А басурман по прибытии в стольный город распростился с обозниками, достал из-за пазухи засаленный кисет, а из него помятую бумажку. Стал пришлый человек совать ту бумажку под нос прохожим, вопрошая: «Куда ходи Лхасаран говорит пжалста, лубезни?»

Люди, учуяв невыносимый запах тухлой рыбы, махали руками, гнали прочь грязного оборванца.

Наконец один сердобольный старичок пожалел убогого. Прикрыл платочком нос, взял кончиками пальцев замызганную бумажку, растолковал, куда идти нерусю.

Так началась новая жизнь Лхасарана. Хозяин дома, где нашел приют инородец, был суров, но справедлив. К письмецу от своего соратника из Забайкалья отнёсся ответственно. Просит соратник сделать из дикаря, найденного в экспедиции на Чумские Холмы, человека — сделаем. Труда много придётся положить — ничего. Судя по письмецу, окупится все сторицей. Перво-наперво, вдолбить русскую речь, чтоб мог сносно изъясняться, научить в обществе себя вести. Потом разобраться с его лекарскими талантами. И уж после самая малость останется — заинтересовать питерский свет в новом лекарском светиле. Ну, и под таким соусом уже приспособить Лхасарашку к настоящему делу, ради которого деньги в его учёбу вкладывались.

Много сил положил Хозяин. Много трудился Лхасаран. Терпел, бывало, и побои, когда медленно осваивал учение. Но претерпел и вознёсся высоко на Северном небосклоне. Который сезон мода на целителя не спадала!

И вот, однажды, Хозяин привёл его к запретной двери  в подвале своего особняка, молча повернул ключ, впустил Лхасарана.

— О! Это же сам воплотившийся Великий Гэгээн! — завопил Лхасаран, забыв вмиг с таким трудом усвоенные светские манеры! — Будь славен в веках, Отец наш.

В ответ тот, кого Лекарь назвал Гэгээном, разразился страшным звериным рыком.

— Не гневайся, Великий! Я твой поддельный Просветлённый — Верхний Удинск лечил-учил. Тебя вижу — настоящий!

Опять рычание.

— Ты не дикуй тут! Твоя задача — вернуть этому зверюге человеческий облик, да чтоб рычать перестал. Нам от него много чего узнать надо. Верни ему речь человеческую. Озолотим. Сам подумай: ещё сезон-два и осточертеешь ты всем в Питере. На что жить будешь? А через эту образину многие богатства сможем поиметь.