Алексей Корепанов - Станция Солярис

Безусловно, Снаут тоже почувствовал что-то подобное, потому что, увидев меня, он махнул рукой и произнес с нетрезвой усмешкой:

– Это опять ты, Кельвин… Опять ко мне… как тогда…

Я опустился на ближайший свободный стул, отодвинул ногой дискеты и в упор взглянул на него:

– Что ты будешь делать дальше, Снаут? Продолжать пить?

Он неуверенно поднял руку и медленно поводил пальцем перед своим лицом:

– Где это ты видел пьющих хорьков, Кельвин? Хорьки не пьют – они просто забиваются в свои норки и никого не трогают. И живут своими воспоминаниями. Ты понимаешь меня, Кельвин?

Я промолчал. Он оказался пьянее, чем я предполагал, и бесполезно было говорить с человеком, находящимся в таком состоянии.

Снаут потянулся к бокалу, поднес его к подрагивающим губам и сделал такой длинный глоток, что меня невольно передернуло.

– Кельвин!.. – отдышавшись, но все еще мучительно кривясь, с надрывом проговорил он. – Господи, что ты знаешь, Кельвин? Крис… Ты ничего не знаешь. Ничего! – он уставился в одну точку н начал медленно раскачиваться в кресле. – А ведь это ужасно, Крис… После того, как ты мне сказал… У меня ведь тоже появилась надежда… – Снаут отставил бокал и закрыл лицо руками. – Это ужасно, Крис… Любить – и ненавидеть… Желать возвращения – и с ужасом ожидать его… Крис, ты просто не представляешь… Это позор моей жизни… но это и все, что было в моей жизни… Я сам придумал… ее… Ты молод и ни в чем не виноват… перед своей… по крайней мере, виноват не так, как я…

Ты самый невинный из всех нас, Крис… Ты не ведал, что творил… А я ведал! Но если бы я знал… Если бы я знал! Да, для меня это было мучением, но я бы хотел вернуть ее… этот лоскут грязного белья… вернуть! Потому что это мой лоскут, Крис! Мой… Зачем ты дал мне надежду?

Его прорвало. Я знал, что, придя в себя, он будет раскаиваться в своем нетрезвом откровении. И Боже мой, я так и не имел никакого понятия, что же за «гость», вернее, «гостья», была у него… И с чего я взял, что его история менее трагична, чем моя?

– Кельвин! – прохрипел Снаут, вновь судорожно хватаясь за бокал. – Я не хочу жить! Понимаешь? Не хочу! – он глотнул, поперхнулся и закашлялся.

– Да, возможно, я самый невинный из вас, – сказал я. – Поэтому готов продолжать роль подопытного кролика. Это в моих интересах.

Снаут долго молчал. Потом поднял на меня глаза и проговорил слегка заплетающимся языком:

– Ты психолог, Кельвин… Как ты думаешь, может быть мы просто сошли здесь с ума? Не было никаких «гостей», а были видения, у каждого свои – и только. Это был бред, Кельвин…

– Это было, – я вздохнул. – И именно вы с Сарториусом отняли ее у меня. Не спросив моего согласия.

Бокал выпал из пальцев Снаута и покатился по полу. Кибернетик откинулся в кресле и воззрился на меня:

– Так ты пришел меня судить, Кельвин? Помнится, я тебе говорил, что эта ситуация вне нашей морали. Нашей! – он подчеркнул это слово. – Контакт и наша мораль не обяэательно должны стыковаться. Как видишь, они и не состыковались. Если ты хотел сделать мне больно, то добился этого. Разговор можно считать оконченным.

– Снаут, она должна вернуться, – с усилием выговорил я.

– Говори это не мне, – пробормотал Снаут. – Говори ему…

– Уже пытался! Старые трюки не проходят, нужно что-то еще.

Снаут медленно покивал:

– А вот насчет чего-то еще обращайся к доктору Сарториусу. Уж кто-кто, а он – последний рыцарь Контакта. Несгибаемый и непробиваемый.

– Вряд ли он теперь захочет оказать мне помощь.

– Почему? А, понимаю! – Снаут подался ко мне. – Ты и его обвинил. Да, Крис?

– Нет. Просто спросил о том, о чем не стоило бы спрашивать.

Снаут вновь покивал:

– Ты психолог, Кельвин. Экспериментируешь… Ну-ну… – Он помолчал и вдруг сказал: – Когда все это… началось, я запер роботов – мало ли что… В чьих руках они бы могли оказаться… И знаешь, я не намерен их выпускать, потому что сомневаюсь, в своем ли мы уме. Мы просто свихнулись здесь, Кельвин. И ты тоже свихнулся, хоть ты и психолог.

Мы все сошли с ума.

Он начал повторяться. Его глаза совсем помутнели.

– Если это и безумие, Снаут, то я хочу оставаться безумным, – сказал я, встал и вышел из кабины.

…Погруженный в невеселые мысли, бродил я по коридорам Станции, поднимаясь и спускаясь по лестницам. И вдруг обнаружил, что стою перед белой дверью холодильной камеры. Я не мог бы сказать, почему ноги привели меня именно сюда. Без всякой определенной цели я, как и тогда, открыл эту тяжелую, толщиной в две ладони дверь, обитую по краям резиной, и заглянул внутрь. Все там было по-прежнему: из переплетения заснеженнмх труб свисали толстые сосульки; на полках вдоль стен и на полу громоздились покрытые снегом ящики, банки и упакованные в прозрачный пластик глыбы какого-то жира. Я вошел в камеру и отодвинул занавеску. На возвышении, покрытое серой тканью, лежало тело Гибаряна, моего бывшего научного руководителя.

Я оцепенело уставился на эту ткань, из-под которой высовывалась голая ступня, знакомая ступня, с тонкой, как у младенца, кожей. Черная Афродита все еце находилась здесь, она не исчезла, как другие «гости»! Почему? Тоже была… мертва?

Я стоял в зтой обители инея и льда, но мне не было холодно; напротив, я почувствовал, что по вискам моим стекает пот. Мне очень не хотелось заглядывать под ткань, но я знал, что не уйду отсюда, не убедившись в правильности своего предположения. Я еще не осмыслил, в чем тут дело, но мне казалось чрезвычайно важным выяснить, каково состояние той, что по воле океана явилась к Гибаряну и не покинула его даже мертвого.

Внутренне собравшись, я шагнул вперед, поднял край шуршащей льдистой ткани – и меня буквально пригвоздил к месту направленный мне в лицо взгляд блестящих выпуклых глаз с влажными огромными белками, составляющими разительный контраст с темной кожей. Негритянка приподняла курчавую голову с большим приплюснутым носом и вывернутыми толстыми губами, подперла щеку мощной черной рукой и продолжала без всякого интереса смотреть на меня. Тело Гибаряна лежало, кажется, вплотную к ней, но я даже как-то не заметил его, вернее, не обращал на него внимания – взгляд мой был прикован к широкому круглому лицу «гостьи». Ее глаза были безучастными, но смотрели вполне осмысленно – с ней, несомненно, все было в полном порядке…

Наверное, нужно было что-то сказать ей… спросить… но я не мог решиться нарушить тишину. Мы продолжали смотреть друг другу в глаза, и у меня от пота взмокла спина – а потом она протяжно и громко вздохнула, так что волосы мои зашевелились от этого вздоха, и опустила голову, покрытую иссиня-черными мелкими завитками, на сгиб локтя. Закрыла глаза – и ее огромное тело замерло.