Customer - Убей свои сны

Тогда, получается, Ада – одна из самых красивых женщин этой расы, ценящей эргономичность формы. Ни на лице, ни на теле моей суженой нет резких выступов, которые так нравятся роду людскому. Плоская грудь, узкие бедра (когда они вообще есть), все черты сглажены, точно у статуи, над которой изрядно поработало время и волны.

В детстве, приезжая на море, я азартно разыскивал среди морской гальки стеклянные осколки, превращенные в прозрачные круглые бусины. Они выглядели совсем как настоящие драгоценные камни - коричневые, зеленые, белесые. Набрав полную горсть стеклянных алмазов-изумрудов, я спал в палатке, будто опальный принц, завернувшись в пару спальных мешков, пока родители гуляли по пляжу. И видел сны о заветной земле, где надо мной склонялись человеческие лица – добрые, злые, веселые, плачущие… разные.

Лицо моей невесты тоже словно отшлифовано морем и обращено в расплывчатый образ из моих детских снов. Она ускользает от меня, мелькает смутной тенью среди пенных гребней, говорит загадками, смотрит сочувственно, не раскрывает дум своих и целей. Ей нельзя верить. Она уклончива и жестока, она себе на уме, она манипулирует мной, как ее разлюбезное море. И не может иначе.

- Что приуныл, провидец! – Асг хлопает меня по плечу, довольно болезненно. Эти ребятки-фоморы точно из железа сделаны. Хотя какое железо? Железо в их среде обитания рассыпается в рыжую труху. А эти тела живут сотни лет, практически не меняясь. Ада говорит, некоторые из фоморов растут всю жизнь. Как рыбы. И перестают выходить на сушу, когда становятся гигантами, чьи тела не спрячет никакой морок. Зато потом они могут притворяться китами и акулами, играя могучими тушами перед объективами туристов и распугивая пляжников острым парусом плавника, режущего волну.

- Я не приуныл, я задумался, - отвечаю я, сковыривая особенно неподатливую скорлупу с тяжелого резного диска размером со столовую тарелку. Не иначе как у ацтекского жреца вырвали. Из холодеющей руки. Конкистадоры.

- О чем?

- О том, сколько это может продолжаться… А-а-а, ч-ч-черт! – под напором скребка скорлупа разлетается, брызги веером осыпают честную компанию.

- Что продолжаться-то? – не обращая внимания на застрявшие в его шевелюре куски морского желудя, спрашивает Асг. Я завороженно наблюдаю, как пряди аккуратно стряхивают скорлупки на стол. С трудом отвлекаюсь от фантастического зрелища, чтобы ответить как на духу:

- Да нахлебничество мое! Живу здесь, как у Христа… у Лира за пазухой, ем хозяйское, за комнату не плачу, электричество жгу, книжки читаю, место занимаю. А сейчас, как сессия у моих засранцев закончилась, и вообще не знаю, куда себя деть и на фига я вам сдался…

- А ты того… с девушками встречайся! – легко находит мне занятие Асг. – Земные девушки дюже хороши. Червлены губами, бровями союзны. Чего ж тебе еще, собачий сын, надо! – и сборище фоморов разражается хохотом.

Они, оказывается, еще и советское кино смотрят.

- Да я, хороняка, жениться собираюсь! – подыгрываю я.

- А! – отмахивается дурашливый Асг. – Жена не стена, можешь мне поверить. Я восемнадцать раз женат был.

- Сколько?! – не верю я своим ушам. – Это за сколько же лет?

- Ну-у-у… - Асг демонстративно возводит очи горе и шевелит губами, подсчитывая. – Круглым счетом за полтораста.

- Тогда ты еще верный муж, - вздыхаю я. – Можно сказать, профессиональный муж. Небось, на всех своих любовях женат был?

- Хэк! – выдает Асгар и отводит глаза.

- В среднем на каждой пятой, - невозмутимо сообщает Морак. – У него три дюжины официальных детей и дюжины две – внебрачных. Внуков же…

- Да хватит тебе, счетовод! – обрывает родича Асг. – Я люблю детей. И сроду никого из своих не обидел. Алименты платил исправно, приданое давал, связями помогал. Многих схоронил, а до сих пор помню… и скучаю.

- Сердце у тебя человеческое, - сочувственно соглашается Морак. – Тебе дай, ты бы им все свое время раздал, чтоб жили подольше.

- Так ведь войны… - вздыхает как-то сразу постаревший Асг. – Войны, восстания, репрессии эти гадские. Иного разыщешь, а он уж меня не узнает и жить не хочет. Да-а-а…

Я обвожу взглядом компанию фоморов, еще недавно казавшуюся такой беззаботной и понимаю: каждому из них, каждому в свое время пришлось открыть сердце навстречу потерям и тоске. Ни один не избегнул этой участи. И если Ада станет моей женой, ей тоже придется похоронить меня. Плохие из нас, людей, супруги для волшебных долгожителей.

- А есть такие, ну, народы, которые не… - я обрываю фразу, не зная, как закончить. Но они понимают.

- Есть, конечно, - кивает Морк. – Беспечальные фэйри, дети радости и света, чтоб им…

Опа! Это он про эльфов, что ли?

- Ты что думал, природа только печаль наводить умеет? – поднимает бровь Морак. – Она создала и тех, кто несет ликование на крылах своих, фигурально выражаясь.

- Почему фигурально? – торможу я.

- Потому что нет у них никаких крыльев. Порождения воздушной стихии в летательных приспособлениях не нуждаются.

- А вы их, похоже, недолюбливаете? – осторожно интересуюсь я.

- Застарелый межрасовый конфликт, - констатирует Морак. – Люди, конечно, понарассказали всякого. Великих битв напридумывали…

- Так что, не было никаких битв?

- Были… - вяло соглашается Морак. – Как же без них-то? Не настолько мы умные, чтоб подобру-поздорову сферами влияния делиться. Да и обида брала: все, что мы делаем, они наизнанку выворачивают. Плетем сети печали, плетем, они придут – и гуляй, душа! Целое племя как сдурело – пляшет, поет, жрет до отвала, пьет до беспамятства, разврату по кустам предается, в башке ни одной мысли, кроме непристойностей. Нет, мы понимаем, что человечеству без праздников нельзя, но затянувшиеся праздники – это наркотик. А вы, люди, такой хрупкий род… На удовольствия падки, как дети. И как дети, ленивы.

Прав счетовод Морак, безусловно прав. Но мне почему-то хочется ему возразить, вступиться за честь моего рода, объяснить, что мы и без морской-воздушной заботы нашли бы чем заполнить свою жизнь, если нас спустить с поводка, перестать водить за ручку… Хотя кто нас водит? Волшебные народы только и делают, что навевают нам попеременно печаль да эйфорию, вызывая желание изменить привычный обиход. И даже того, что мы у них выспрашиваем, не говорят, дабы не прессинговать наши хрупкие души и слабые мозги.

- Так! – круто перехожу к сути я. – А теперь скажите мне, о мудрые морские мужи, на хрена я вам сдался? Во мне от ваших недомолвок уже не печаль и не радость, а лютая злость подымается!

- Злость – это не по нашей части! – ухмыляется Морк. – Это по части народа огня, подгорных духов, вращающих землю. Злость и упрямство – их епархия. Ну что, объяснили мы тебе устройство мира? А только на твой вопрос ответа нет. Это на самом деле наш вопрос. К тебе. Что нам делать, провидец, если в наши дела вмешивается кто-то чужой? Кто-то темный, незнакомый и подлый?