Оксана Панкеева - Поспорить с судьбой

— Она мне рассказала кое-что про Селлию.

— Она тебе рассказала, где она была? — уточнила Акрилла.

— Это она мне рассказала еще в Сорелло. Селлию отправили в башню к Этель, чтобы не путалась под ногами. А сегодня Ольга рассказала, чем наша Селлия там занималась. Хотя увидеть своими глазами было бы интереснее.

— Это точно, — согласилась Камилла. — Это надо было видеть. Пьяная Селлия в халате нараспашку бредет, шатаясь, по коридору и говорит по-хински…

— Это как же надо было напиться, чтобы заговорить по-хински! — восхитилась Эльвира. — Вот уж теперь все мужики ее будут. Сойдет за особо образованную. Она, наверно, и трахаться по-хински научилась.

— Возможно, — пожала плечами Камилла. — Но король ее теперь точно отставит. А принимая во внимание то, что он как раз всерьез собрался жениться, для нее это будет трагедия.

— Дамы, о чем вы говорите! — жалобно посмотрела на подруг Эльвира. — Даже если он и соберется жениться, не на Селлии же!

— Ты ей это объясни, когда она проспится и закатит истерику, — вздохнула Камилла. — Она тебе еще припомнит твой дурацкий совет и сделает виноватой.

— Пусть только попробует! Я тогда королю настучу, что она по пьянке о нем говорила.

— А что она говорила? — заинтересовалась Анна.

— Так я вам и сказала! Чтобы вы тут же сами настучали?

— У Анны, как всегда, ума хватает только на прямые вопросы, — хихикнула Камилла. — Лучше расскажи подробнее, что же тебе Ольга рассказывала про Селлию. Интересно.

Эльвира охотно изложила дамам историю незадачливой маркизы, которая стремилась попасть на оргию, чем вызвала у них новый приступ истерического смеха.

— Ой, не могу! — стонала Вероника, маленькая и пухленькая, как хомячок. — Ой, умора! Она что, правда такая дура? Решила, что мэтр тоже участвует в оргиях?

— Да нет, самое веселое, что она вполне готова была отдаваться на столе троим мужчинам, лишь бы ее приняли в компанию! — хихикала Анна.

— Трое мужчин — это мелочи, — усмехнулась Камилла. — Самое смешное, она всерьез поверила, что это оргия и что ее там убьют.

— А ее теперь прогонят? — спросила Акрилла.

— Может, и прогонят, — мурлыкнула Камилла. — А может и нет. Смотря, какое настроение будет у его величества. И в зависимости от того, настучит ему Эльвира или нет… Эльвира, а что это у тебя в сумочке? Банка какая-то?

— Варенье, — ответила Эльвира. — Вам-то что?

— На сладенькое потянуло? — заметила Анна. — Ты не залетела часом?

— Шуточки у тебя! — оскорбилась Эльвира, а сама подумала, что шутки шутками, а ведь от эльфа можно запросто и залететь, несмотря на все предохранительные заклинания. И как этот общеизвестный факт не пришел ей в голову раньше? Даже не спросила этого Карлсона… Надо же было настолько голову потерять! Вот будет потеха, если он больше не прилетит, а память от него на всю жизнь останется… — Я вообще люблю варенье. Просто редко позволяю себе сладости, чтобы фигуру не испортить.

Сделав такое заявление, она демонстративно запустила руку в вазочку с конфетами, изъяв полную горсть, и высыпала к себе в сумочку.

— Пойду к себе, — сказала она. — Переоденусь, потом приду. Или не приду, не знаю.

— А что это тебя, действительно, на сладкое потянуло? — удивилась Камилла. — Решила наплевать на фигуру? От Ольги научилась? Так ты смотри, Ольгу сколько ни корми, она доской была, доской и останется, ей можно, а тебе может и повредить.

— Это у меня на нервной почве, — пояснила Эльвира и поспешила покинуть подруг, чтобы не вдаваться в дальнейшие обсуждения.

В комнате ее ждал сюрприз. Он сидел на подоконнике, обхватив колени руками, и печально смотрел в окно. Эльвира поспешно нащупала задвижку и заперла за собой дверь, чтобы никто вдруг не вошел.

— Карлсон, — сказала она. — Что ты здесь делаешь днем? Или у тебя не получилось попасть домой?

Он обернулся и виновато посмотрел на нее. Глаза у него были как у побитой собаки, несчастные и какие-то больные.

— Извини, — сказал он, и она услышала, что его голос дрожит, будто он собирается заплакать. — Я не хотел тебя беспокоить, но… это единственное место, куда я могу безошибочно телепортироваться. Я уйду, как стемнеет.

Эльвира бросила в кресло пелерину, перчатки и шляпку и подошла к нему.

— Что случилось? У тебя опять какие-то неприятности? Может, я могу чем-то помочь?

— Вряд ли, — вздохнул он и снова виновато посмотрел на нее. — Просто сегодня я услышал о себе столько неприятных и обидных слов… и что самое противное, это все совершенно справедливо.

— Тебе дома от начальства попало? — догадалась Эльвира. — Ну, не переживай так. Хочешь варенья?

— Хочу, — печально кивнул Карлсон. — А у тебя есть варенье?

— Есть, — засмеялась Эльвира. — Я сегодня специально купила на случай, если ты вдруг прилетишь.

Он грустно улыбнулся.

— Как в сказке? «Я самый тяжелый больной в мире»?

— Совершенно верно. А я буду тебе родной матерью, и буду лечить вареньем, — снова засмеялась Эльвира и ласково потрепала его по челке. — А потом ты успокоишься и пожалуешься мне на свое жестокое начальство, а я тебе посочувствую.

— Спасибо, — снова улыбнулся он и спрыгнул с подоконника. — Приятно, что хоть кто-то рад меня видеть и готов посочувствовать. Хотя, в общем-то, жаловаться мне особенно не на что, я сам виноват…

— Виноват или нет, все равно неприятно, когда тебя ругают. Давай, я прикажу подать чаю, а ты пока спрячься в ванной, чтобы тебя слуги не увидели. Только сиди тихо и воду больше не кипяти.

В королевской спальне было сумрачно, хотя на улице еще вовсю светило солнце. Тяжелые темные шторы были плотно задернуты, чтобы свет не раздражал его величество, которого раздражало решительно все. В том числе и эти самые шторы, за которыми не видно было солнца, а короля очень живо интересовало, скоро ли проклятое медлительное светило склонится к закату. На закате должен был прийти придворный маг и кастовать обезболивающее заклинание, и этого момента Шеллар III ожидал, как великого блага. Он уже успел сто раз проклясть свое патологическое трудолюбие, свои бредовые идеи насчет заседания, изобретателя стимулирующего эликсира, всех своих министров и персонально графа Монкара, покойных членов Комиссии, растяпу-дядюшку, свое скудоумие и несообразительность, свое небрежное отношение к хранению доспехов и уходу за ними, и в особенности неизвестного стрелка, имя которого так и не попало в историю.

Король пребывал в одиночестве, так как ему стыдно было стонать при подданных, и он всех выгнал вон. Дурманящее действие эликсира, которым его напоили после заседания, давно закончилось, оставив только тяжесть в голове, а боль вернулась. Он пытался как-то с ней бороться, отвлекаться, о чем-нибудь думать, но ни о чем постороннем думать не получалось. Мысли перемешивались, обрывались и куда-то расползались, а обмануть боль не удавалось. Отчаявшись сосредоточиться хоть на чем-нибудь, король прикрыл глаза и стал просто ждать заката. Он лежал в тяжелом, душном полузабытьи, прислушиваясь к дергающей боли в воспаленной ране, и мысленно упрекал себя в малодушии. «С Элмаром такое бывало много раз, — уговаривал он сам себя. — Это не страшно. Это можно стерпеть, не скуля. Неужели я хуже Элмара? Неужели я слабее этого несчастного мистралийского барда, который молчал, когда ему крошили руку хлеборезкой?» Уговоры помогали мало. И примеры терпения и мужества, которые он сам себе приводил, тоже не производили особого впечатления. Он стискивал зубы, стонал вполголоса и мысленно осыпал ругательствами темные шторы, через которые не видно было, скоро ли закат, а также свое патологическое трудолюбие… и далее по списку.