Барбара Хэмбли - Те, кто охотится в ночи. Драконья Погибель

— Так, стало быть, это не вы сделали ее вампиром?

Либо он уже привык к скупой мимике Исидро, либо испанец все-таки относился к убиенной вампирше с некоторым презрением.

— Нет.

— Тогда кто?

— Один из лондонских вампиров.

— Помнится, вы собирались снабдить меня некоторой информацией, — заметил Эшер, поворачиваясь к Исидро.

— Вам совершенно незачем знать, ни кто мы такие, ни где нас искать. Чем меньше вы знаете, тем меньшей опасности будем подвергаться все мы, включая вас.

«Они убьют меня, когда все кончится», — подумал Эшер, взглянув в это холодное — без возраста — лицо, освещенное лучом керосинового фонаря. Что ж, вполне логично. Недаром Исидро говорил, что главное оружие вампиров — это неверие людей в их существование. То ли они считают Эшера дураком, то ли полагают, что могут следить за каждым его шагом. Гнев шевельнулся, как свернувшаяся кольцами змея.

Однако сильнее гнева было некое смутное ощущение, что ему предложена головоломка, обе части которой явно не могут совпасть, как ты ее ни крути.

Он вернулся к нише, откуда явственно тянуло свежей гарью, и поднял фонарь повыше.

Стоящий на невысоком постаменте гроб, несомненно, был изготовлен недавно, хотя и потерял уже девственный лоск. Крышка была снята и прислонена к стене рядом с нишей. Множественные царапины на каменном полу, вполне различимые в свете фонаря, говорили о том, как именно гроб волокли к выходу, а затем обратно.

Он переместил фонарь пониже, осветив саму нишу; жар раскаленного металла проникал сквозь рукав и перчатку, запах горящего керосина щекотал ноздри. Первой мыслью Эшера было: какой же температуры должно достичь пламя, чтобы вот так выжечь скелет дотла, оставив отчасти лишь череп и таз! Длинные кости ног и рук сплавились в утолщенные на концах прутики, позвонки напоминали гальку, ребра обратились в обгорелые хрупкие палочки. Среди пепла поблескивал металл: детали корсета, пуговицы, стальной гребень, ожерелье.

— Это то, что с вампиром делает солнце?

— Да. — Лицо Исидро было словно изваяно из алебастра.

Эшер посветил вокруг постамента. Плесень, грязь, сырость.

— Даже не сделала попытки выбраться из гроба…

— Я не уверен, что она могла проснуться от ожогов. — Вампир скользнул к Эшеру и стал рядом, глядя через его плечо в полный золы гроб. — Перед рассветом нас одолевает изнеможение. Мы засыпаем и пробуждаемся лишь после того, как наступит ночь.

Эшер поднял из общей мешанины спекшуюся деформированную кость, обдул с нее пепел и поднес поближе к свету.

— Взрывом так тоже не оплавишь…

— Это не взрыв, — негромким ровным голосом поправил Исидро. — Это горение, распад, выжигание плоти…

Эшер бросил кость обратно и выудил другую. Если учесть все убийства, совершенные Лоттой, ее останки не заслуживали особого уважения.

— За какое время это происходит?

— Не имею ни малейшего понятия, поскольку, сами понимаете, никогда при этом не присутствовал. Но, исходя из собственного опыта, могу засвидетельствовать, что действие солнечного света происходит мгновенно.

Вскинув голову, Эшер на секунду взглянул в завораживающе глубокие, светлые, как хрусталь, глаза Исидро.

— Мне, как видите, посчастливилось найти укрытие в течение какой-нибудь секунды, поэтому я не знаю, за какое время солнце убило бы меня. Но от ожогов я страдал несколько месяцев, шрамы же не сходили несколько лет. — Помолчав секунду, вампир добавил: — А боли такой я и живым не испытывал.

Некоторое время Эшер изучал стройного юношу, танцевавшего когда-то с дочерьми Генриха VIII.

— Когда это было?

Тяжелые веки слегка опустились.

— Давно.

Наступило молчание, нарушаемое слабым шипением жестяного фонаря и одиноким дыханием Эшера. Затем Эшер снова повернулся к раскрытому гробу и принялся копаться в обугленных костяных обломках.

— Итак, она не почувствовала, что крышка снята, несмотря на все возможности вампиров. Я немного удивлен: обивка не повреждена, то есть Лотта даже не пыталась сесть…

Рука Исидро в черной перчатке легла на угол гроба рядом с лицом Эшера.

— Сон вампира отличается от человеческого, — мягко заметил он. — Мои друзья думают, что наши ментальные способности утомляют мозг. Сам я полагаю, дело в том, что, в отличие от людей, мы существуем исключительно благодаря силе воли. Но так или иначе, а Лотта не проснулась.

— Или, может быть, — сказал Эшер, поднимая из обугленной груды маленький осколок кости, — она была уже мертва, когда плоть ее воспламенилась.

Вампир улыбнулся иронически.

— Когда ее плоть воспламенилась, — заметил он, — Лотта была мертва уже сто шестьдесят лет.

Эшер рассматривал обломок в луче фонаря.

— Осталось немного, но царапины видны отчетливо. Это один из шейных позвонков, ее голова была отрублена. А рот мог быть набит чесноком…

— Обычное дело…

— Но не в 1907 году! — Эшер установил фонарь на угол гроба и достал из кармана платок — обтереть обугленный позвонок. — Это означает, помимо всего прочего, что убийца проник в склеп, открыл гроб, отделил голову и лишь после этого открыл дверь, дабы дневной свет уничтожил плоть. Иными словами, он знал, что делает. Я полагаю, Лотта не первая жертва?

— Нет, — сказал Исидро, бесстрастно Глядя поверх плеча Эшера, в то время как тот вновь принялся просеивать золу, украшения и деформированные кости. Шафранный свет играл на гранях драгоценных камней и краях закопченного металла. Пальцы Эшера раскапывали, отбрасывали, ища некую вещь, которой здесь просто не могло не быть.

— Другие жертвы тоже были найдены обезглавленными? Или с пронзенным сердцем?

— Не имею понятия. Найденные тела были сожжены солнцем точно так же. Это существенно?

— Это могло бы открыть нам — особенно состояние первого найденного вами тела — знал ли убийца изначально, что ему надлежит делать с вампирами. С настоящими вампирами, а не просто с лунатиками, которые спят в гробах.

— Я вижу.

Эшер не отказался бы узнать: может быть, он и в самом деле видит с закрытыми глазами? Что-то несомненно видит…

— А у вас у самого есть какая-либо версия?

— За версии я плачу вам.

Эшер раздраженно скривил рот.

— Есть вещи, которые вы мне не сообщили.

— Множество вещей, — спокойно согласился вампир, и Эшер, вздохнув, решил не настаивать.

— Она играла со своими жертвами?

— Да. — В голосе вампира скользнуло отвращение.

(«Вульгарная кокни, — подумал позабавленный Эшер, — едва ли была по вкусу благородному идальго и придворному Филиппа II».) — Она любила богатых молодых людей. Она могла играть с ними неделями, встречаясь с ними, позволяя им приглашать себя на ужин (есть она там, конечно, не ела — достаточно было иллюзии), в театр, в оперу — и вовсе не потому, что понимала хоть что-нибудь в музыке, как вы сами догадываетесь. Она не могла питаться ими постоянно и, подобно нам всем, существовала за счет неимущих классов. Но ее радовала мысль, что эти глупые юнцы развлекают свою убийцу, а то и влюбляются в нее. Ей это доставляло удовольствие. Она смаковала ужас, возникавший в их глазах, когда они наконец видели клыки. Многие вампиры так поступают.