Владимир Колосов - Вурди

— Ма!.. — тихонько позвала девочка и, будто испугавшись собственного голоса, осеклась, смутилась, неловко ударила ладошкой по губам. Мама спит, без дела ее будить нельзя. А как хочется! Ай-я всхлипнула (почему-то хотелось плакать). Зажмурилась — из глаз выкатились две большие соленые капли и медленно поползли по пылающим от жара щекам.

— Плохая! — прошептала девочка, укрывшись с головой.

Однако тут же откинула одеяло. Так еще жарче. И совсем нечем дышать. Она тихо шмыгнула носом. Спать не хотелось. Зато хотелось пить, хотелось плакать, хотелось избавиться от страшной рези в желудке, которая заставила Ай-ю свернуться калачиком, обхватив руками влажный от пота живот. Девочка плотно сжала губки, провела язычком по пересохшему нёбу. Пить. Почему-то очень хочется пить. И в животе, наверное, режет оттого, что в нем так же сухо, как на пыльной дороге в те дни, когда даже мама нет-нет да и посмотрит на безоблачное небо, бормоча себе под нос:

— Ишь как распогодилось, а давненько уж не было дождя…

И Ай-я представила себе дождь. Он хлынул прямо с потолка, но почему-то был совсем не мокрый, а сухой и жаркий. Как песок. Ай-я подставила ладошки — капли-песчинки струились меж пальцев, похожие на тонкие ниточки маминых волос. Вспомнив о маме, девочка не удержалась и снова всхлипнула. Нарочно погромче, чтобы та услышала, проснулась, подошла к лежанке. Провела обветренной ладонью по волосам:

— Ну что, глупенькая, что?

Но мама спала — Ай-я слышала, как она что-то пробормотала во сне. Перевернулась на другой бок. Может быть, и хорошо, что не проснулась, а то бы еще рассердилась: мол, такая большая, а носом хлюпаешь, прямо-таки беда с тобой… «Беда», — мысленно вздохнула девочка.

С трудом разогнувшись, она кое-как слезла с лежанки. Прошла на цыпочках к стоящему возле окна столу. Ухватила обеими руками глиняный кувшин. Поднесла к губам. Торопливо глотнула и разочарованно поставила кувшин обратно. Глоток. Всего один глоток. Ай-я жадно посмотрела на запертую дверь. Потом на мамину лежанку. Боль в желудке согнула ее пополам. Она тихонько ойкнула, не разгибаясь присела на краешек табурета. Такое уже случалось с ней. Но так больно не было никогда. Наверное, это от воды, подумала девочка. Вот если бы не один глоток, а много, целый кувшин, тогда бы все прошло. А с одного глотка только хуже. Лучше бы и не пила… Ай-я закусила губы, пытаясь унять боль, жажду и охвативший ее необъяснимый страх. Сердце болезненно сжалось, на мгновение в желудке стало так холодно, будто она проглотила изрядный кусок льда. Потом снова жарко — лед расплавился, забурлил, содержимое желудка подкатило к самому горлу. Ай-я сидела скрючившись на табурете, а сердце едва не выпрыгивало из груди.

Она снова шмыгнула носом. «Дура! Дура!» — мысленно сказала себе девочка, чувствуя, что уже не в силах сдержаться и сейчас расплачется, разбудит маму и вообще будет вести себя как глупая девчонка, совсем не так, как должна была бы вести себя та, взрослая, из-за которой вчера сцепились два вовсе не знакомых ей человека: вонючка охотник и нескладный парень, убежавший слишком быстро, чтобы она, Ай-я, успела сказать ему…

«Вот глупая! Он бы и слушать меня не стал. Сказал бы, таких дурочек еще поискать. Маленькая, а туда же». Ай-я взглянула на руку. Вот, пускай всего лишь грязная тряпка. Но все равно! Она не снимет ее до того дня, когда… (Девочка вспомнила ироническую усмешку матери, покраснела). Упрямо тряхнула головой — все равно! И едва не закричала от боли — кто-то страшный, безжалостный обманом проник в ее маленькое тельце и теперь рвал его на куски…

— Мамочка! Мама!

Терпеть не было сил. Ай-я судорожно дернулась, больно ударившись коленкой о ножку стола. Руки стали словно чужие. Правая висела плетью — Ай-я почти не чувствовала ее. Зато левая, с повязкой, была тяжела, ох как тяжела! Даже ведро с водой было бы легче поднять, чем эту руку. Сонный мамин голос проворчал:

— Опять бродишь, мерзавка?

Голос действовал успокаивающе.

— Мама? — встревоженно сказала девочка, боясь, что мать уснет.

— Ну что тебе?

Ай-я снова всхлипнула. И — случайно — взглядом скользнула по собственной руке.

— Что это?

— Рука?

Деревенея от ужаса, девочка смотрела на то, что еще недавно была ее рукой, а теперь…

Она попробовала пошевелить пальцами…

Пальцев не было, но то, что было вместо них, послушно поскреблось по столу.

Этот тихий скребущийся звук особенно поразил Ай-ю…

— Что это?

— Рука?

— Вишь, неймется ей по ночам. — Голос матери звучал где-то далеко. Ай-я едва расслышала его.

Приснилось?

Да! Да! Да!

— Мамочка! Мама!

Лежанка скрипнула, и до Ай-и донесся сонный голос:

— А?

Только не спи…

— Ай-я, что с тобой?

— Рука…

— Что «рука»?

— Не знаю… Мне страшно…

— Болит?

— Нет, — неуверенно сказала девочка. Боль отпустила, но лучше бы не отпускала вовсе. Она тысячу раз перетерпела бы эту боль. Даже куда более страшную боль. Даже самую-самую ужасную на свете. Лишь бы не видеть того, что видели ее глаза.

Приснилось?

Да! Да! Да!

Девочка подумала было ущипнуть себя за щеку, но тут же вздрогнула от отвращения. Ущипнуть? Чем? Этой? Рукой? Она торопливо отвернулась — не смотреть, не видеть, все, что угодно, волки, ведмеди, оно, только не эта чужая и одновременно ее собственная… Уродливая. Похожая на головешку и одновременно покрытая…

— Спи. Утром погляжу… Коли не болит, — зевнув пробормотала мать.

— Посмотри… Какая она… Странная. — Девочка вдруг успокоилась и тихо добавила:

— Ты только посмотри. Я — зверюшка, да?

— Баю-баюшки-баю. Вот так. Ляг. Дай-ка я тебя укрою. И ручку твою больную укрою. Положи ее на одеяльце… Не гляди. Незачем тебе глядеть. Я ее вот этой тряпочкой укрою. Спрячу. Вот так. Ну-ка! Что у нас с другой ручкой? Видишь? Ручка как ручка…

— Мам, вовсе нет!

— Я кому сказала не смотреть!

— Мам, а у Тишки тоже?..

— Что «тоже»?

— Ну, такое бывает, да?

— Какого еще Тишки?

— Он у реки живет.

— Не знаю я никакого Тишки.

— Это тот, из-за которого ты…

— Вот глупости! Рано тебе еще об этом думать. Ты мне вот что скажи: опять шалила, да?

— Мам, а откуда ты?..

— Да уж знаю, как не знать…

— Я колдунья, да?

— Ты горе мое луковое.