Мойра Янг - Неистовая звезда

— Дай-ка я тебе помогу, — вздыхаю я и протягиваю ей руку.

Марси поднимается. Мы стоим рядом и оглядываем друг друга с ног до головы.

Она высокая, худощавая, жилистая. Вполне себе живая. И очень мудрая. Марси похожа на старое высокое дерево посреди леса. Живет одна-одинешенька в своем зеленом раю, свободная от всех. Независимая. Красивая, скуластая. Волосы седые, а брови черные. Теперь она совсем исхудала. Подол простой холщовой рубахи истрепался, висит клочьями.

Но дух Марси по-прежнему силен и стоек. Ошейник рабыни она носит с гордостью, будто драгоценное ожерелье Разрушителей.

— Мы решили, что ты померла, — говорю я.

— Ну, почти так и вышло. Мы к мосту подъехали, а какой-то недоумок его взорвать решил. Но я все равно благодарна. У мертвого стражника ключи от кандалов украсть легче. И арбалет тоже. Так что спасибо. Да, кстати… — Она поднимает с земли оброненное оружие.

— Всегда пожалуйста, — говорю я. — Это мы с удовольствием.

Марси удивленно оборачивается.

— Это ты устроила?

— Ага, мы с друзьями постарались. Слушай, мы с ними встречаемся у Расписной скалы, лигах в четырех на север отсюда. Пошли со мной.

Я подбираю свою котомку, лук и арбалет.

— Ладно, постараюсь не отстать, — отвечает Марси. — Ты не беспокойся, если вдруг поспевать не буду. Не задерживайся.

Я гляжу на ее исцарапанные в кровь руки и морщусь.

— Ох, прости Нерона, он увлекся, — вздыхаю я. — Ты как вообще?

— Да все в порядке, — отвечает она.

Обожженную солнцем кожу покрывают тонкие белые шрамы — следы плетей.

— Как тебя поймали? — спрашиваю я.

— Потом расскажу, — говорит Марси. — Пойдем уже. Вдруг они тут еще ошиваются?

Мы с ней берем арбалеты на изготовку. Марси хватает мою котомку, вешает на плечо, угрюмо глядит на меня — мол, не возражай.

— Ну, вперед, — говорит она.

Я свистом подзываю Нерона, и мы торопливо пускаемся в путь. Напряженно прислушиваемся, постоянно озираемся. Мы с Марси идем к месту встречи.

Его поймали почти сразу после того, как все разбежались в разные стороны. В тумане он забрел к отвесному обрыву, да и попал в западню. Чудом не слетел в пропасть. А дорогу назад преградили три тонтона с огнестрелами.

Он ждал грохота, огненных вспышек, удара в грудь — и забытья. Был спокоен. До синевы холодное спокойствие. Он сам удивился, отчего не испугался.

Но тонтоны не выстрелили. Выбор остался за ним. Спрыгнуть в отвесное ущелье, на острые скалы? Никакого спокойствия — ни холода, ни сини. Нет, лучше сдаться. Ему связали руки, заткнули кляпом рот, надели на голову мешок и повели в лес. Пол-лиги, не меньше, плутали по лесным тропам, а потом вышли на опушку и усадили его на землю.

И ждали. Все вчетвером. Постепенно туман рассеялся, пленник кожей ощутил тепло нового дня. Время шло. А они все ждали.

Вдруг все разом всполошились, вздернули его на ноги, сняли мешок с головы, вытащили кляп изо рта.

Сначала два пса-призрака скользнули меж деревьев на опушку и уселись, высунув языки. А потом появился он, тот, кого ждали. Пленник догадывался, кого ждут — а кого же еще тонтоны будут так послушно дожидаться? И все равно сердце у него замерло и тут же забилось часто-часто.

И вот его пронзил взгляд — черный, как ночь. Властный. Уверенный. В глубоких, как темные озера, глазах что-то шевельнулось.

Указующий путь довольно усмехнулся. Он нашел то, что искал.

— Нам есть о чем поговорить, — сказал он.

Я совсем забыла, что у Марси лодыжка сломана и плохо срослась. Марси ее вправляла, да вышло криво, она сама так говорит. Потому теперь хромает. Но дух Марси закален трудностями, а тело привыкло к работе. Она поблажек не ждет и старается не отставать, но понятно, что идти ей трудно.

Ближе к полудню она совсем выбилась из сил. Мы всего две лиги прошли, половину пути к месту встречи. Марси устала, пока на гору карабкалась, а потом по лесу плутала, теперь еле на ногах держится. Но идет резво, из чистого упрямства. Я досады не выказываю, хотя была б одна, так уже бегом бежала бы.

Лес сменяется равниной, поросшей травой и кустарником. День жаркий, парит. Дышать тяжело, пот заливает глаза. Посреди лощины виднеется одинокая ферма. Мы обходим ее стороной, держимся черных сосен. Какой-то недоумок пытался порубить их на дрова.

— Кому-то совсем мозги отшибло, — вздыхает Марси.

Недоумки обретаются чуть поодаль. В поле, у развалюхи, ругаются над сломанным плугом двое — похоже, муж и жена. Управители, совсем еще дети, лет по пятнадцать. Никакого понятия, как на земле работать. Правда, вокруг хижины все расчистили, и тропку к дороге тоже, но все поле заросло колючкой и сорняками. К кусту рядом с развалюхой привязана рыжая лошаденка.

— Погоди, — шепчу я Марси, пригибаюсь, крадусь сквозь сорняки, отвязываю лошадь и веду за собой. — Вот, теперь полегче станет, — говорю я и помогаю Марси взобраться на спину кобылы.

Недоумки так ничего и не заметили.

— Тяжело им без коня придется, — вздыхаю я.

— Да уж, — кивает Марси. — Сгинут как пить дать. Неумехи, сразу видно. И веры друг другу нет. Чужие они, словно и не знакомы вовсе. Долго не продержатся, непрочно все это, так семью и дом не построишь.

Я согласно хмыкаю.

— А не так давно здесь добрая ферма стояла, — продолжает Марси. — Пока тонтоны переселенцев не привезли. Воры они, вот что я тебе скажу. Тут хорошие люди жили, с землей умели работать, не то что эти дети безрукие. Нет, бывшие хозяева знали, что и как, когда сеять, когда пахать. Они к земле привычные, с ней сроднились, понимали, что ей нужно, чего не нужно. На это годы уходят.

Я знаю, что Марси вспоминает свою зеленую долину, дом у Кривого ручья. Она там много лет прожила, заботилась о ферме, трудилась не разгибая спины. А теперь неизвестно, в чьи руки хозяйство попало. Бревенчатая хижина под соснами, красная скамейка у крыльца. Ручеек по камням журчит.

— Ох, видел бы Лу эту ферму, весь бы желчью изошел, — говорю я. — Он так мечтает землю возделывать, осесть на одном месте.

— А ты? — спрашивает Марси. — Ты тоже этого хочешь? Жить на ферме?

— Знаешь, мне об этом думать некогда, — отвечаю я. — У меня сейчас другое на уме.

Кровавая луна — вот что у меня на уме. Семь ночей осталось.

Конечно, я Марси соврала. Я и прежде думала, каково это — возделывать землю.

Лу всегда этого хотел — жить на одном месте, следовать ритмам земли, неизменным и сменяющим друг друга вечной чередой. В детстве он каждой травинкой любовался. А я всякие там стебельки не замечала.