Даниэл Уолмер - Чаша бессмертия

Деликатный стук в дверь прервал приятные размышления киммерийца. Розовая, смеющаяся и свежая Иглессия проскользнула в комнату и коснулась его губ приветственным поцелуем. Выглядела она так, словно спокойно спала всю ночь, а не вытворяла один Нергал знает что на мягких коврах и атласных подушках… На этот раз на ней было светло-зеленое платье из переливчатого шелка, едва прикрывающее колени босых ног. В этом одеянии она казалась совсем девочкой, озорной и растрепанной со сна. Она ловко увернулась от лап киммерийца, попытавшегося заключить ее в объятия.

— Поосторожнее, поосторожнее, варвар с Севера! Иначе мои хрупкие косточки затрещат под твоим напором, как кости котенка!

— Ну, положим, не такая уж ты хрупкая! — возразил Конан. — И гораздо больше, чем на котенка, ты смахиваешь на резвящуюся пантеру…

— О нет, ты ошибаешься! В душе я кротка и нежна, как домашний котенок. Впрочем, у тебя будет еще время убедиться в этом! — Она многообещающе улыбнулась и, демонстрируя нежность, провела тонкими пальцами по нечесаной вороной гриве варвара. — Чем прикажешь развлекать тебя сегодня, любезный гость?..

— Честно говоря, я был бы не прочь еще раз посетить вашу оружейную. В жизни не видел такого обилия прекрасного оружия в одном месте!

Иглессия поморщилась.

— Опять в оружейную?.. Неужели тебе так понравилось там? Клянусь, я подарила бы тебе любую игрушку из висящих на стенах, на выбор, если бы не… — Она запнулась.

— Если б не что? — живо переспросил киммериец.

Перспектива получить в дар один из прекрасных мечей, или луков, или арбалетов изрядно взволновала его.

— Если б не мой отец! К сожалению, он очень дорожит всеми этими вещами, доставшимися ему от его отца, деда и прадеда. Он потеряет сон, если лишится хоть одной из них.

— Вот уж не думал, что звездочет так ценит то, что пристало ценить воину! Не сочти за упрек, но твой почтенный отец совсем не производит впечатления бравого рубаки, — заметил Конан с легкой обидой, поняв, что ни один из прекрасных мечей не покинет медного гвоздя, на котором висит.

— Разумеется, он не рубака. Но хватит о моем отце! Ты можешь посещать оружейную, когда тебе вздумается, и проводить там хоть целые дни напролет. Только будь осторожен: некоторые клинки заговоренные и могут ненароком поцарапать или — того хуже — сорвавшись со своего места, ударить по голове…

Конан рассмеялся.

— Тем приятнее было бы приручить этих стальных хищников! А можно брать на охоту некоторые из них?

— Можно, — разрешила Иглессия. — Только охотиться сегодня ты будешь без меня: я не слишком люблю два дня подряд заниматься одним и тем же. Да и вдыхать древнюю пыль в оружейной и дышать запахом крови меня тоже не тянет. Когда тебе надоест любоваться зубами и когтями смерти, спускайся в сад, киммериец, я покажу тебе деревья и цветы, которые сама вырастила!..

Достопочтенный Майгус с головой ушел в составление гороскопа дочери герцога. Конан почти не видел его, лишь два или три раза они мельком встречались в галерее, соединяющей ряд комнат. Старик рассеянно кивал и спешил дальше, шлепая босыми ступнями и прижимая к груди какой-нибудь невиданный и непонятный прибор из стекла, камня и бронзы. Также кругленький силуэт хозяина дома бывал виден по вечерам на плоской крыше. Майгус внимательно вглядывался в усыпанное звездами южное небо, прикладывая к глазам различные трубочки и стеклышки.

Иглессия объяснила Конану, что ее отец способен полностью забывать о себе, не есть, не пить, не спать и не умываться — если работа по-настоящему захватывает его. По-видимому, так случилось и на этот раз. Зловещая судьба очаровательной и необузданной Зингеллы всерьез поглотила Майгуса. Впрочем, Конан не особенно страдал от недостатка общения со знаменитым звездочетом. Также он не слишком скучал по двум своим спутникам, солдатам из охраны Гарриго. Да и те, по всей видимости, не скучали и не роптали на судьбу: на следующее же утро по прибытии в дом Майгуса Конан отсыпал каждому по щедрой горсти золота из мешочка герцога, отвергнутого звездочетом, и объяснил, как добраться до деревушки с веселой таверной и постоялым двором. Ни Хорхе, ни Грумм больше не попадались ему на глаза.

Один раз, впрочем, киммериец решил проведать своих подопечных. Иглессия вызвалась составить ему компанию. Добравшись до таверны, варвар нашел ребят раскрасневшимися, довольными жизнью и не слишком связно ворочающими языками. Не сразу узнав Конана, они буйно обрадовались ему и, хватая за руки и хлопая по плечам, принялись наперебой уговаривать присоединиться к ним, ибо вино здесь отличное, хозяин — душа-человек, а девчонки — пухленькие, разбитные и веселые… Конан с трудом отговорился и отцепился от них, то и дело поглядывая в сторону своего спутника — очень юного и очень надменного мужчины в широкополой шляпе, которого он представил как племянника Майгуса, заехавшего к нему погостить…

Иглессия в мужском костюме держалась на редкость горделиво и высокомерно, она окидывала всех, заговаривающих с ней, таким ледяным и презрительным взглядом, что казалось странным, отчего горячие и самолюбивые зингарцы вызывали ее на дуэль лишь два раза, а не чаще…

— Отчего же ты не присоединишься к своим веселым товарищам? — спросила девушка, когда они возвращались назад. — Разве тебе не хотелось как следует выпить и погулять? Да и селянки тут покладистые и хорошенькие…

Конан покосился в ее сторону, желая понять, насколько серьезно она говорит. Но по непроницаемому лицу дочери звездочета определить это было невозможно.

— Я бы остался, — ответил он, — но мне показалось, что тем самым я бы обидел тебя.

— Обидел?.. — Иглессия усмехнулась. — Что же здесь обидного? Я нашла бы, чем занять свой вечер. Будь уверен, скучать бы я не стала!..

Пожалуй, больше всего в дочери звездочета притягивала Конана ее восхитительная непредсказуемость и непостоянство. Она менялась по двадцать раз на дню. Утром могла быть томной, загадочной, нежно пришептывающей красивые слова на незнакомом языке… Днем становилась стремительно-резкой, насмешливой, с язычком, жалящим и свистящим, как гибкая плоть бича… После обеда пускалась в многословные заумные разговоры, одновременно поражая Конана разносторонностью своих познаний и навевая дремотную скуку. Которую тот, правда, научился быстро разгонять: стоило лишь протянуть руки к глубокомысленно вещающей девушке и обнять ее покрепче, своими губами преграждая выход ненужным и непонятным словам…

Что поражало особенно приятно — каждой ночью Иглессия тоже была разной. То излишне напористой и по-мужски активной, то податливо-нежной, то вдохновенно-раскованной, то холодной, словно ледник на вершине горы, и как бы делающей ему великое одолжение. Казалось, в теле этой удивительной девушки не одна душа, но пять или семь (и как им только не тесно там!). Даже цвет ее глаз менялся в зависимости от настроения: был то льдисто-голубым, холодным и жестковатым, то светился желтыми искрами, похожими на блики солнца в морской воде.