Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир

Лют прищурился: вроде это дерево видит по второму разу… Может, блазнится? Но нет – памятное пятно мха, наплыв чаги. Уж не пущевик ли балует? Хотя до его владений – пущи непролазной – пока не добрались.

– Стрый, – позвал Лют, стараясь, чтобы голос звучал нормально. – Может, взденем брони?

Воевода спросил, не поворачивая головы:

– Чуешь что?

Лют пожал плечами:

– Как-то неспокойно.

Воевода завертел головой размером с пивной котел, от сурового взгляда ветки едва не затлели.

– Не стоит. Не нападет никто.

Лют не стал спорить – у воеводы чутье лучше. Буслай рядом колюче хмыкнул, горделиво расправил плечи – уж он-то не боится внезапных атак, надо будет, так пойдет в бой в первозданной наготе, как ходили предки. Лицо Люта окаменело.

Заросшая тропа, петляя, уходила в глубь леса, кони покорно переставляли ноги, на их мордах застыло безучастное выражение. Лишь воеводин конь храпел сердито, и в его глазах тлели червонные искры.

Буслай от нечего делать стал рассказывать отрокам былину о пленении Перуна Змеем-Волосом, искоса поглядывая на спину Стрыя. Ждан с Савкой и раньше слыхали былину, но в пересказе гридня история получалась куда лучше.

Отроки с блестящими глазами внимали баюну, гневно стискивая кулаки, когда Буслай загробным голосом описывал пленение и дальнейшее ослепление бога. Настал миг, когда Савка засомневался: удастся освободить Сварожича? Но сказка кончилась хорошо: храбрый кузнец разбил цепи, глаза вернулись, а Волосу досталось топором по башке.

Стрый злобно хрюкнул, когда Буслай чересчур красочно стал описывать поражение Змея. Угольно-черный Гором скакнул вперед – подальше от насмешника, и остаток пути спина воеводы маячила в полусотне шагов.

Когда зелень листьев тронул солнечный багрец, Стрый скомандовал привал. По счастью нашлась маленькая полянка с густой травой, сочной и ломкой. Привязанные к дереву, кони немедля захрустели тугими стеблями.

Из-под корней могучего дуба пробивался крохотный ручей. Лют хотел напиться, но кони замутили воду, – пришлось хлебнуть из баклажки.

Ждан сбросил с вьючной лошади поклажу, взгляд зацепился за красную бусину в траве.

– Вот счастье привалило, – сказал он. – В малинник забрели, сегодня ягодами полакомимся.

Савка кивнул, шумно сглатывая слюну:

– Возьми короб плетеный, а я за конями присмотрю.

Стрый бросил напутственно:

– Далеко не заходи. Чуть что, кричи!

– Хорошо, дядька Стрый, – кивнул Ждан покорно.

Кусты сомкнулись за худощавой спиной, и спустя некоторое время оттуда донеслись довольные возгласы.

Лют разложил на траве одеяло, прилег – сочные стебли захрустели влажно. Гридень примял траву, встал с лежбища.

Савка расчесывал костяным гребешком гриву Горома – коню воеводы почет в первую очередь. Стрый с брезгливо поджатыми губами копался в мешке, будто по ошибке залез в мешок Буслая.

Гридень положил на колени топор, из походного мешка достал точильный камень – полянку заполнило металлическое вжиканье.

Стрый хмуро наблюдал за работой гридня, пучки волос в его ноздрях грозно зашевелились.

– Что без толку правишь? – спросил воевода сердито. – Сходи за водой.

Буслай ответил раздраженно:

– Пусть Лют сходит.

– Он за хворостом пошел. Лют, в отличие от тебя, бездельника, на месте не сидит, хотя ты ему прислуживать должен.

Буслай оглядел поляну, но Люта видно не было, лишь за деревьями хрустели сухие ветки да иногда мелькала рубашка. Точильный камень исчез в мешке – воевода не поддался на уловку, мол, если воин правит оружие, то отвлекать нельзя. Лезвие и так остро, можно бриться, просто не хотелось, чтобы воевода что-то поручал. И вот на тебе…

– Да где вода? – спросил гридень в последней попытке улизнуть от урока. – И на кой идти, у нас в баклажках много?

Воевода глянул из-под бровей:

– Свежей хочу. А ручей найдешь вон там, да не утопни, бестолочь, болото рядом.

Буслай рассерженно поднялся. Савка, пряча улыбку, сунул ему в руки объемистую баклажку, почти ендову. Гридень затопал в указанном направлении с таким треском, будто сквозь бурелом ломился пьяный медведь.

Ждан так увлекся сбором ягоды, что перемазался соком. Губы его расцветились, словно у упыря. Сладкая струйка заползла под ворот. Испачканные пальцы знай себе хватали ягоды, а в глазах рябило от вкусной россыпи. Короб почти наполнился, вдобавок к малине набрел Ждан на заросли клюквы – вкусный будет взвар!

Сбоку раздался треск, отрок повернулся, руки сами собой выхватили булаву. В воздух ткнуло шипастое оголовье. С испуганным криком от оружия отпрянул старичок, из его сухоньких рук выпала корзинка, и ягоды затерялись в траве.

– Ты кто? – грозно, подражая Люту, спросил Ждан, а булаву отвел назад для мощного удара.

Старичок бухнулся на колени: бороденка мелко дрожит, печальные глаза блестят влагой.

– Не губи, добрый молодец! Худа не сделаю, захотелось старому ягод поесть.

Отрок подозрительно оглядел старца: жалкенький, на одеже заплат немерено, большая голова покрыта плешью, нос вострый, что нож.

– Ты кто? – повторил Ждан.

– Голованем кличут, – сказал старик, неуклюже поднимаясь на ноги. – Живу неподалеку, место хорошее, спокойное.

– Как сюда забрался? – в голосе отрока не убавилось подозрения.

Головань помялся, пальцами накручивая седую бороду.

– Да… – отвел старик взор, – никому не нужен стал, детки померли, жена… – Из старческой груди вырвался печальный вздох. – Люди сторониться стали, ну и подался в лес, землянку вырыл, живу припеваючи.

– Далековато забрался, – хмыкнул Ждан подозрительно.

Отрок деланно супился, прожигал старика взглядом, потом сник. Нашел перед кем отвагой воинской бахвалиться, да и не видит никто. Что толку? Булава вернулась на пояс, глухо стукнулись резные обереги в виде коней и уточек. Ждан виновато посмотрел на опрокинутую корзинку – жалкий вид старичка бередил совесть. Отрок присел у корзинки:

– Дай-ка помогу тебе, старче.

Головань ответил обрадованно:

– Сделай милость.

Отрок поставил корзинку и пальцами стал ссыпать ягоды обратно. Головань, одобрительно кивая, незаметно оказался за спиной Ждана. Глаза старичка полыхнули красным…

Буслай продирался сквозь заросли. Молоденькие деревца жалобно хрустели, а упругая ветка, мстя за погубленных родичей, обожгла лицо гридня огненной плетью.

– Тьфу, пропасть! – ругнулся Буслай. Пальцы сломали ветку-обидчицу, и гридень продолжил путь к невидимому ручью.

В воздухе повеяло сыростью, на лицо будто накинули мокрый платок, под сапогами захлюпало.

– Пень волохатый! – буркнул гридень. – Ну, точно от Волоса уродился! Воду за версту чует.