Урсула Ле Гуин - Роза и Алмаз

— Даже если и есть, тебя это не касается! — в запальчивости воскликнула девушка. — Ты первый уехал, отказался от меня! Ты говоришь, маги не должны иметь никакого отношения к тому, чем занимаюсь я, чем занимается моя мать… Знай же, что я тоже не хочу иметь никакого отношения к твоему Высокому Искусству. Не хочу и не буду. Так что уходи! Убирайся!!!

От голода и разочарования у юноши закружилась голова. Его не поняли! Его отвергли! В отчаянии он потянулся к Розе, чтобы снова прижать к себе, повторить их первое крепкое объятие, в котором были заключены все годы, что они знали друг друга. Быть может, думал он, их тела лучше поймут, чего хочет и что на самом деле думает каждый из них. Но уже в следующее мгновение Алмаз обнаружил, что стоит на расстоянии добрых двух футов от девушки. Его пальцы болезненно ныли, в ушах звенело, а взор застилала какая-то черная пелена. Глаза Розы метали самые настоящие молнии, а от сжатых в кулаки рук с шипением рассыпались искры.

— Никогда больше не делай этого! — прошептала она.

— Не бойся, не буду, — ответил Алмаз и, повернувшись на каблуках, шагнул к выходу. По пути он зацепился головой за свисавший со стропил пучок шалфея и выскочил за порог, унося в волосах пригоршню сухих душистых листьев.

Эту ночь Алмаз провел в их потайном месте в зарослях ивняка. Сюда привел его инстинкт, подсказывавший, что Роза, быть может, отыщет его здесь. Но она не пришла, и юноша, сдавшись усталости, в конце концов уснул. Проснулся он на рассвете, когда сквозь листву начал пробиваться бледный свет. Он сел, подтянув колени к груди, и задумался. При свете холодного, ясного утра Алмаз обдумывал свою жизнь, и она казалась ему чужой.

В конце концов он спустился к реке, в водах которой ему было дано подлинное имя. Первым делом он как следует напился, смыл с лица пот и грязь и постарался привести себя в порядок, а потом пошел через весь поселок к дому, стоявшему на взгорке — к дому, где жил его отец.

После первых радостных криков и объятий слуги принесли горячий завтрак, и мать усадила юношу за стол. Таким образом, с отцом, который поднялся с рассветом, чтобы отправить в Большой Порт Хавнора обоз с досками, Алмаз встретился, имея в своем активе полный желудок и холодное мужество в душе.

— Здравствуй, сынок! — По обычаю, отец и сын соприкоснулись щеками. — Значит, мастер Болиголов дал тебе отпуск?

— Нет, господин мой. Я ушел от него.

Несколько мгновений Золотой удивленно таращился на сына, потом наполнил тарелку и сел за стол.

— Ушел?.. — повторил он.

— Да, отец. Я понял, что не хочу быть магом.

— Гхм! — сказал Золотой с полным ртом. — То есть ты ушел сам? Просто захотел — и ушел? И даже не спросил разрешения учителя?

— Да, я ушел от него по своей собственной воле. И без его соизволения.

Золотой медленно жевал, сосредоточенно глядя в тарелку. Алмаз помнил только два случая, когда отец вот так неподвижно уставился в стол: в первый раз это было, когда лесничий сообщил о напавших на каштановые плантации вредителях, и во второй — когда отец обнаружил, что торговец мулами крупно его надул.

— Мастер Болиголов хотел, чтобы я отправился на остров Рок в Школу Волшебников и поступил в ученики к Мастеру Заклинателю. Он собирался отправить меня туда, но я решил не ехать…

После нескольких секунд молчания Золотой, так и не подняв взгляда от тарелки, спросил глухо:

— Почему?

— Потому что такая жизнь не по мне.

Последовала долгая пауза. Наконец Золотой покосился на жену, которая молча стояла у окна и прислушивалась к их разговору. Потом он перевел взгляд на сына. Постепенно выражение гнева, разочарования и растерянности на его лице уступило место довольной ухмылке. Казалось, еще немного, и Золотой подмигнет.

— Понимаю, — проговорил он. — Но что тебе нужно? Какой жизни тебе хочется?

Последовала еще одна пауза, совсем короткая.

— Самой простой, — сказал Алмаз. Его голос звучал совершенно ровно, и он не смотрел ни на отца, ни на мать.

— Ха! — воскликнул Золотой. — Что ж, сынок, скажу тебе по совести, я рад это слышать. — И он одним махом проглотил довольно большой пирожок со свининой. — Твой волшебный дар, учеба на Роке и прочее — все это казалось мне каким-то ненастоящим, что ли… Или, если быть точным, не совсем настоящим. Когда ты все-таки уехал, я, по правде сказать, вовсе перестал понимать, зачем все это… — Золотой сделал такой жест, словно хотел обнять весь поселок, все горы и холмы вокруг него. — Зачем я живу, зачем мое дело, для кого оно, — пояснил он. — Но теперь, когда ты вернулся, все снова обрело смысл. Понимаешь? Все встало на свои места. Но послушай, — вдруг спохватился Золотой, — ты действительно убежал от мага? И даже не сказал ему, куда направляешься?

— Нет, не сказал. Но я ему напишу, — промолвил Алмаз каким-то новым голосом, который звучал до странности невыразительно, почти холодно, но отец ничего не заметил.

— Ты уверен, что мастер Болиголов не будет сердиться? — уточнил он. — Говорят, все волшебники ужас до чего раздражительны. Они такие гордецы и не терпят, когда им перечат.

— Мастер Болиголов и правда разозлился на меня, — подтвердил Алмаз. — Но он не будет меня преследовать.

Алмаз оказался прав. Мастер Болиголов не только не стал ничего предпринимать, но, к несказанному удивлению Золотого, даже прислал остаток ученической платы юноши — ровно две пятых от первоначальной суммы. В свертке, доставленном одним из возчиков, ездивших в Южный Порт с грузом рангоутного дерева, оказалось и послание для Алмаза. «К Истинному Искусству приходят с цельной душой» — было написано в нем. На обороте кусочка пергамента — в том месте, где обычно ставится имя адресата — была начертана ардическая руна, означающая «Осокорь». Вместо подписи стояла руна, означавшая одновременно и растение болиголов, и «страдание».

Получив письмо, Алмаз долго сидел на мягкой кровати в своей уютной светлой спальне на втором этаже, краем уха прислушиваясь к тому, как мать что-то негромко напевает внизу, переходя из комнаты в комнату. Письмо мага лежало у него на коленях, и Алмаз снова и снова перечитывал его и рассматривал руны. Холодный, чуждый любым треволнениям ум юноши — а именно таким, спокойным и хладнокровным, Алмаз проснулся сегодня утром в ивовой роще — уже усвоил последний урок учителя. Больше никакой магии. Никогда. Впрочем, Алмаз и прежде не отдавался волшебству всем сердцем, всей душой. Оно было для него лишь игрой, которой он предавался вместе с Розой; теперь же Алмаз мог без сожаления оставить, выбросить из головы, позабыть даже слова Истинной Речи — подлинные имена вещей и людей, которые заучил в доме волшебника, хотя прекрасно сознавал и их красоту, и заключенную в них силу. Это были не его язык, не его стихия, и он расставался с прошлым едва ли не с радостью.