Урсула Ле Гуин - Всегда возвращаясь домой

— Ну вот и хорошо! — сказала она. — Только, по-моему, тебе сперва нужно вымыться как следует, а?

Я понимала: она ужасно рада, что я вернулась домой живой и невредимой, но не может не посмеяться надо мной — ведь я забыла вымыться после того, как пела священные песни на берегу ручья, потому что очень спешила поскорее попасть домой и поесть. Так что я с ног до головы была в поту и в грязи.

Спускаясь к ручью в Каменном Ущелье, я чувствовала себя ужасно повзрослевшей, словно меня не было дома не четыре дня, и даже не месяц (столько мы провели в Кастохе), и не восемь лет (столько я прожила на свете), а гораздо дольше. Я вымылась в ручье и вернулась обратно уже в сумерках. Священная Скала была на месте, и я подошла к ней. Она сказала: «А теперь коснись меня». И я коснулась ее, и почувствовала, что действительно вернулась домой. Я чувствовала, что в душу мою вошло нечто, мне еще непонятное и, может быть, даже вовсе нежелательное — что-то из того странного места, из того черного озера и от той водомерки; но вершиной моего путешествия все-таки был золотой от солнца холм; и та ночь, когда койотиха пела для меня свои песни; и пока я касалась Священной Скалы, я понимала, что шла по верному пути, несмотря даже на то, что первоначальной цели так и не достигла.

Поскольку у меня во всей Долине была только одна бабушка и один дедушка, человек из Дома Синей Глины по прозвищу Девять Целых попросил разрешения быть моим побочным дедом. Так как мне вот-вот должно было исполниться девять лет, он перебрался к нам из своей летней хижины в Ущелье Медвежьего Ручья, чтобы научить меня песням наших предков. Вскоре после этого мы все вместе вернулись в Синшан — готовиться к Танцу Воды, а наши соседи из Дома Обсидиана остались пасти овец. В тот год я впервые вернулась в город летом. Там почти никого не было, кроме некоторых людей из Дома Синей Глины. Целые дни проводя в пении и молитвах в опустевшем городе, я постепенно почувствовала, как душа моя раскрывается, становится шире, стремится соединиться с душами других танцоров, чтобы заполнить царящую вокруг пустоту. Выливаемая в бассейн хейимас вода из сосуда синей глины и песни, которые мы исполняли, казались мне ручьями и реками среди великого летнего зноя. Постелено стали возвращаться люди других Домов, а потом мы все праздновали Танец Воды. В Тачас Тучас ручей, снабжавший этот город водой, совершенно пересох, так что его жители перебрались к нам и праздновали вместе с нами; те, у кого были родственники в Синшане, поселились в их домах, остальные на скорую руку построили себе шалаши в полях Синшана или спали на чьих-то балконах и верандах. Собралось так много народу, что Танец как бы вовсе и не думал кончаться, а хейимас Синей Глины была так полна громким пением и священным могуществом, что крыша ее, казалось, вибрировала, дрожала, точно шкура пумы, напрягшейся перед прыжком. Да, это был большой праздник! На третий и четвертый день даже жители Телины и Мадидину услышали о Танце Воды в Синшане и стали приходить и танцевать с нами. В последнюю ночь балконы всех домов были прямо-таки забиты народом, а площадь для танцев полна танцующими; в жарких небесах сверкали-танцевали молнии — казалось, по всему горизонту, — и невозможно было отличить грохот барабана от далеких еще громовых раскатов; а мы все танцевали и танцевали, то устремляясь к морю, то поднимаясь в гору, к темнеющим облакам.

Как-то раз, между Танцами Воды и Вина я встретилась со своими троюродными братом и сестрой из Дома Красного Кирпича, которые жили в Мадидину; мы собирались вместе пойти за черной смородиной к Скале Перепелки. В кустах уже повсюду были протоптаны тропинки, и ягод осталось не так уж много, и в итоге мы перестали собирать смородину, а принялись играть. Пеликан и я изображали диких собак, а Хмель — охотника, и мы охотились друг на друга, ползая среди густых и довольно колючих кустов. Я поджидала, пока Хмель пройдет мимо того места, где я притаилась, и нападала на него сзади, громко рыча и лая, и сбивала его с ног. От неожиданности он охал и некоторое время лежал совершенно неподвижно, пока я не начинала поскуливать и лизать ему руку. Наигравшись, мы втроем уселись и долго болтали на разные темы. Вдруг Хмель сказал:

— А вчера в нашем городе появились люди с птичьими головами.

— Ты хочешь сказать, собиратели перьев? — спросила я.

— Нет, — сказал он, — у них самих были настоящие птичьи головы — головы хищных птиц, стервятников, такие черные с красным.

Пеликан раскричалась: «И вовсе это не он их видел, а я!», но мне почему-то стало грустно и нехорошо на душе. Я сказала:

— Мне теперь домой надо, — и пошла прочь. Им пришлось догонять меня, потому что я даже забыла взять корзинку с собранными ягодами.

Потом они отправились к себе, в Мадидину, а я побрела куда глаза глядят, через луг, через ручей, и была уже недалеко от винокурен, когда, подняв голову, увидела в небе, на юго-западе, высоко парившую птицу. Я решила, что это канюк, но потом разглядела, что птица гораздо крупней канюка, прямо-таки огромная. Девять раз она описала круг над моим городом, а потом, словно завершив в воздухе какой-то священный танец, медленно заскользила на северо-восток прямо у меня над головой. Крылья ее, каждое из которых было длиной со взрослого человека, казалось, совершенно не двигались; чуть шевелились только маховые перья на концах крыльев, направляя полет по ветру. Когда эта птица пролетала над Холмом Рыжей Коровы, я бегом бросилась в город. Повсюду на балконах было полно народу, а на городской площади несколько человек из Дома Обсидиана били в барабаны, чтобы придать людям мужества. Я пошла прямо в наш дом Высокое Крыльцо и спряталась в дальней комнате, в самом темном углу за свернутыми постелями. Я была уверена: этот кондор высматривал именно меня.

Вскоре пришли моя мать и бабушка и, не подозревая о моем присутствии, продолжали сердито спорить.

— Я же говорила тебе, что он вернется! — сказала моя мать. — Он непременно придет и найдет нас здесь! — Она говорила одновременно и сердито, и радостно; я никогда прежде не слышала, чтобы она разговаривала таким тоном.

— Лучше б этого не было никогда! — сказала моя бабушка тоже сердито, но совсем не радостно.

И тут я вылезла из своего темного угла и бросилась к бабушке со слезами:

— Не позволяй ему приходить сюда! Пусть он нас никогда не найдет!

Но мать сурово сказала:

— Подойди сейчас же ко мне, дочь Кондора.

Я сделала шаг, остановилась и осталась стоять меж ними, повторяя:

— Это не мое имя! Меня совсем не так зовут!

Мать, несколько опешив, умолкла, но потом тихонько проговорила:

— Не бойся. Ты сама увидишь. — И как ни в чем не бывало принялась готовить ужин. Бабушка взяла свой праздничный барабан и удалилась в нашу хейимас. В тот вечер изо всех хейимас доносился барабанный бой.