Тэд Уильямс - Война Цветов

Он включил телевизор, убрав звук. В ранних вечерних новостях мелькали сцены автотранспортных происшествий, демонстрация работников школьного округа. Пальто матери он повесил в шкаф. Может, обед ей приготовить? Она проснется, а стол уже накрыт — приятно ведь, правда? Повар из него неважный, но не совсем безнадежный, а горячие сандвичи с сыром и томатный суп из банки все равно лучше, чем сразу после сна тащиться на кухню. Или просто свести ее куда-нибудь пообедать. Джону можно позвонить из ресторана, и они все втроем пойдут на этих ирландцев.

Он уже почти закончил укладывать в сумочку выпавшие предметы, когда увидел, что держит в руке пузырек с таблетками — он смотрел на него уже пару секунд, сам не понимая, почему остановился.

«Цитрат фентанила» — значилось на оранжевой предупреждающей этикетке.

Перечитав несколько раз примечание, Тео понял, что речь идет о производном морфина — очень серьезном обезболивающем. Внутри у него похолодело, точно он сам наглотался этих таблеток. Он посмотрел на пузырек еще немного, а потом, не до конца понимая, зачем это делает, вытряхнул все содержимое сумки на стол. Тюбик с помадой скатился на пол, но он не стал его поднимать. Глянцевый буклет, столько раз читанный, что побелел на сгибах, был, как оповещала обложка, издан Калифорнийским медицинским центром. Буквы, имеющие строгий, почти уважительный вид, сложились в заглавие: «Рак поджелудочной железы: вопросы и ответы».

— Почему ты мне не сказала?

Она сидела, надувшись почти по-детски — ни дать ни взять Крис Ролле.

— Я сама точно не знала. Они не могут быть на сто процентов уверены, пока не сделают биопсию, но эндоскоп показал, что опухоль большая. Ужасная гадость этот их эндоскоп. Я не хотела идти — думала, обойдется.

— Вот и плохо, что не хотела. Мы должны заняться этим серьезно.

На мгновение она как будто просветлела, но за ее кривой улыбкой открылась бездна.

— Да, Тео. Я знаю.

— О Господи. Прости меня. — Он прерывисто втянул в себя воздух. — Что они говорят?

Ничего утешительного они, как выяснилось, не говорили. Если биопсия подтвердит, что опухоль злокачественная, а это весьма вероятно, то это будет означать третью или четвертую стадию болезни. На следующий день Тео, пользуясь библиотечным компьютером, выяснил, что стадии обычно обозначаются римскими цифрами, как будто это делает их менее страшными, чем-то вроде исторической сноски. Доктор сказал матери, что болезнь скорее всего сильно запущена. С раком поджелудочной железы часто так бывает: он не дает о себе знать, пока опухоль не начинает давить на другие органы. Очень возможно, что лимфатическая система тоже затронута и что коварные клетки сеют семена хаоса по всему организму.

— Полгода, — сказала мать. — Или год, если облучение и химиотерапия помогут.

— О Господи. — Он стоял, дивясь ее жуткому спокойствию. — Ты хочешь сказать, что это неизлечимо?

Она пожала плечами:

— Бывают временные ремиссии, как это у них называется. Иногда после химии и всего этого люди и дольше живут. Но не часто.

Он не понимал, как она может сидеть и говорить о смерти, собственной смерти, как о гарантийном сроке какого-нибудь электроприбора.

— Но шанс ведь все-таки есть, правда?

— Шанс всегда есть, Тео. — Она не досказала того, что предполагала ее интонация: «только не у меня, наверное».

— Он... о Боже. Это сильно тебя мучает, мама?

Она подумала, прежде чем ответить. Она не спешила. Он ощутил вдруг, как должен чувствовать себя человек, которому больше нет смысла спешить с чем бы то ни было.

— Одно время мучило. Поначалу все было не так плохо. Я думала, это просто поясница болит. Со мной это бывает, когда поднимаю что-нибудь или мебель двигаю, чтобы пропылесосить.

Еще один приступ вины — нет, уже не вины, а настоящего горя — при мысли о том, как мать двигает диваны, убирая дом, где нет никого, кроме них двоих. Но что толку теперь? Все представлялось настолько ужасным, что впору засмеяться для разрядки — но даже при странной отрешенности матери это, пожалуй, было бы не совсем правильно. Ей бы, наверное, больше понравилось, если бы он заплакал. Он смотрел на чистые ковры, непритязательную мебель, на маленькую темноволосую женщину, сидящую перед ним, и не мог придумать, что бы такое сказать.

— И есть мне почти не хотелось, — снова заговорила она, — но я ведь никогда и не отличалась особым аппетитом. Не то что твой отец. Он всегда ставил рядом орешки или что-то вроде... — Она умолкла так же внезапно, как и начала.

— Хочешь... пойдем куда-нибудь вечером? В клубе «Кеннел» выступает ирландская группа. Говорят, хорошая — настоящая ирландская музыка, естественная акустика.

Она улыбнулась по-настоящему, и именно эта ее улыбка показала ему, как она измучилась и устала.

— Хорошо бы, Тео. Давай правда сходим.

После этого все быстро пошло под уклон. То, что случилось с Кэт, было так внезапно, что больше напоминало хулиганское нападение — ты идешь по улице, размышляя, что будешь есть на обед, а в следующий момент оказываешься в канаве и думаешь, как бы доползти туда, где тебя смогут найти. С матерью дело обстояло совсем по-другому: здесь все походило на замедленную съемку чего-то страшного, где кадры повторяются снова и снова, без конца — но ты знаешь, что конец непременно будет.

Тео открыл, что в краю смерти говорят на другом языке. Выкидыш Кэт тоже был окружен загадочными терминами, но Тео даже не предполагал, сколько здесь неизведанных возможностей. Во-первых, они имели дело не с раком и не с опухолью, а с аденокарциномой. Мать не просто обследовали, ей делали лапароскопию или ретроградную эндоскопическую холангиопанкреатографию — это последнее словечко даже на доске для скрэббла не уместишь. Что касается лечебных процедур, то этим таинствам — гемцитабину, флюороурасилу, паллиативному шунту и химической спланхникэктомии — позавидовали бы даже друиды. Порой дымовая завеса рассеивалась: человек в белом халате, склонясь, выдыхал «перкутанный радиологический сброс желчи» и пропадал снова. В жизни Тео, в их общей с матерью жизни — но мать все больше отдалялась от него за пеленой обезболивающих средств — словно вырыли большой котлован, в который беспрестанно сбрасывали кузова греко-латинских терминов, грохочущие лавиной непонятных и все же внушающих ужас звуков.

«Неоперабельно» — одно из самых страшных сочетаний, «метастазы» — страшнее всего.

С работы, конечно, пришлось уйти, хотя у Хасигяна хватило доброты сказать, что он сможет вернуться, когда захочет. Мать, бережливая по натуре, скопила кое-что из мужниной пенсии и социального страхования — этого хватало на ипотечные выплаты и на питание, тем более сама она теперь почти ничего не ела, как Тео ее ни упрашивал. Его это так беспокоило, что он даже попросил Джонни принести немного высококачественной травы, и мать после долгих уговоров , согласилась покурить.