Лада Лузина - Принцесса Греза

— Понять не могу, куда все перекупщики делись… — протянула она, все еще надеясь на полноценный просмотр.

— Слишком поздно вы, барышня, спохватились, — ответил студент. — У всех перекупщиков все трижды перекупили давно, и наша местная знать, и купцы-миллионщики, и приезжие графья да князья. Это ж сама Сара Бернар!.. Вся знать со всех уездов да губерний собралась.

Но Чуб показалось, что справа забурлила толпа, мелькнуло в неверном керосиновом свете чье-то жуликоватое пенсне.

— Помилосердствуйте, барышня, — не снес ожиданья картуз. — Будьте вы человеком, купите у нас этот акт. А то просто не знаю, чем долги отдавать… Все на билет проклятый истратил. Коль не отдам…

— Ладно, — приняла решение Чуб. — Тысяча рублей за одну пятую часть. Но только с условием — вы отдаете мне финал спектакля. Там, где Маргарита Готье умирает.

После первых же фраз божественной Сары Даша Чуб поняла, что отдала деньги не зря, — как актриса она совершила отличное капиталовложение. И прибыль не заставит себя долго ждать!

На вкус зрителя ХХI века в театре, в особенности на галерке, под разрисованным театральными масками потолком, было слишком душно и шумно. Пока на сцене топтались другие актеры, сидящий прямо за Дашей мальчишка в фуражке гимназиста реального училища рассказывал какие-то страсти:

— …самый страшный в Империи у нас, на Киеве, был. Столько убитых и дам их снасилованных, и домов, и лавок разгромленных. Я сам видел, своими глазами, как погромщики во двор к нам вбежали. У нас раньше Исаак Моисеевич жил. Так они его за волосы. Всю семью на улицу выволокли… так прямо за космы по земле их тащили… А после, страшно сказать…

«Это он о еврейском погроме, — догадалась Даша. — Вот, значит, кого Сара решила тут поддержать!»

Две сидящие слева девицы, напоминавшие кокоток средней руки, с одинаковыми смазливыми мордочками и губками-бантиками, под одинаковыми рыжими шляпками живо обсуждали открытку с изображением Сары:

— Вот и я также ручки сложу, лягу в гробик, в руках свечка горит, вокруг цветочки бумажные… та-акая красивая! Вот тогда она заплачет за мной!..

Чуб с любопытством вытянула шею и увидела знаменитое фото Сары в любимом парадно-выездном гробу. Видимо, в 19 веке сей сентиментальный сюжет пользовался прямо-таки мировой популярностью.

«Небось, и на открытках своих первой бабок срубила, — подумала Чуб. — Во молодца!»

Поместившийся неподалеку от Даши юноша быстро заткнул пальцами уши:

— Поберегись! Вступают «визжащие райские девы»… — предупредил он. И в следующую секунду Даша оглохла от крика.

В задних рядах галерки, прозванной за свое поднебесное положение местным «райком», — заорали, завыли, захлопали «райские девы» — слушательницы киевских Высших женских курсов, приветствующие возвращение на подмостки Великой Сары Бернар. Но шумные «минусы» имели и скрытые «плюсы». Хотя спектакль шел на французском, сие не стало проблемой. Как только на сцене появилась золотоволосая прима, Чуб немедля достала из корзинки горжетку, водрузила на шею — горжетка немного поерзала, устраивая рыжую мордочку у Даши под ухом, и зашептала вслед за Сарой: «О, мой Арман…умоляю тебя…».

И вдруг зал замолчал.

Вероломный Арман уходил от прекрасной и несчастной куртизанки Маргариты Готье… Хоть это было невозможно! Казалось, от Сары Бернар невозможно уйти. Нельзя ни оторваться, ни оторвать глаз. Она завораживала. В прямом смысле слова…

Собирая Чуб в театр, Маша вспомнила многое — и похвалу Константина Станиславского, почитавшего искусство Сары непревзойденным образчиком технического совершенства, и упреки критиков, считавших игру великой актрисы излишне искусственной и нарочито эффектной.

Но сейчас Даша поняла то, чего просто не понимали они, — она не играла! Она рисовала спектакль. Ее руки и тело выписывали магический узор. Каждый жест был частью таинственного ритуала. Глаза Сары оставались сухими, а руки плакали. Ее повернутая к залу спина излучала такое страдание, что у Даши сжималась грудь. Одним точным поворотом головы она заставила сердце Чуб рухнуть в живот… и не было разницы: красива она или дурна, худа или толста, высока или низка — она была повелительницей, она сжимала зал в кулаке. Она перебирала их чувства, как арфист — струны арфы. От каждого ее пальца шла цепь невидимой силы…

Как и у Кати?

Быть может, Сара и правда была рыжей колдуньей? А может, Бернар играла так потому, что и сама была дочерью куртизанки — такой же, как ее героиня? А может, потому, что, как и Маргарита Готье, актриса сама была больна туберкулезом и знала, что значит умирать?

Но, в миг смерти Маргариты, Даша, прекрасно знавшая финал, вдруг заревела так громко и горько, что поразилась сама себе. Справа тоненько выли две кокотки в одинаковых шляпках, за спиной — громко хлюпал носом гимназист. Сидящая справа девица нервно протирала очки, ее близорукие застывшие глаза напоминали блюдца с водой.

— Ма-у, ма-у, — заплакала Пуфик и выругалась на русско-французском. — Merde, merde…[9] Сволочь этот Арман!

Не обнаружив в кармане платка, Чуб быстро промокнула глаза кошачьим хвостом.

— Не могу, не могу, умру: так ее жалко! — простонал кто-то сзади.

И Даша осознала, что кое в чем Катя, несомненно, права. С Лилией или без, Сара имела странную власть не только над сердцами людей, но и над самой смертью. Во всяком случае, когда маленькая тонкая женщина в белом платье откинулась на одеяло и замерла без движения, Дашу ударило током — будто убийство несчастной куртизанки, скончавшейся от неизлечимой болезни, неизлечимой любви и неизлечимого предательства любимого, сталось у нее на глазах. И она, Даша, не помогла, не спасла, не вмешалась…

Она знала — это просто искусство. Великое! Великая Сара жива… Но не могла поверить — как ни старалась, не могла до тех пор, пока умершая не вышла на бис.

И возможно, поэтому публика вызывала ее снова и снова, будто все никак не могла убедиться, что такая невыносимо реальная смерть просто померещилась им.

–..к сожалению, это единственная стóящая зацепка, которую раскопал депутат, — сказала Катерина Дображанская, выходя из машины. — С 1919-го по 1936 год Жорж, к тому времени уже Георгий Олимпович Архангельский, работал истопником на Шелковичной, 17.

— Он вроде бы был дирижером? — уточнила Маша, выбираясь на тротуар вслед за ней. Она помолчала, ожидая, пока Катина машина с шофером отъедет, и присовокупила: — Хотя после революции люди меняли работу и покруче…

— Вот этот дом. Бывший ЗАГС, — представила Маше здание Катя. — Забавно. Здесь и мои родители когда-то расписывались.