Ольга Григорьева - Найдена

– Гад, – сползая на пол, всхлипнула я. – Гад…

– Заткнись и слушай, – негромко сказал Горясер. – Твой Старик был убит моими людьми. Я не хотел этого.

Он оправдывался?

– Ты хочешь жить?

Глупый вопрос. Я закивала. Голоса не было.

– Тогда сиди тихо, как мышь. Когда подводы уедут и со двора уберется этот продажный игумен, мои люди подожгут дом. Не вздумай вылезать сразу. Если будет трудно дышать, обмотай голову тряпкой. Помни: выпрыгнешь – тебя убьют. Потом я отзову людей. Ты услышишь. Тогда выскакивай и беги отсюда как можно дальше. Поняла?

Я поняла. Половину. То, что Старик мертв, а я еще жива. Что могу остаться жить. Потому что так решил этот наемник. И, как ни странно, я верила ему. Он на самом деле не хотел убивать Старика. Настоящим убийцей был Святополк. По его приказу людей лишали жизни…

Я не слышала, как ушел наемник и как уехали груженные мертвыми телами телеги. Очнулась от пышущего жара. Дым стелился под ноги и ел глаза. Я закутала голову в подол. Горясер сказал: «Сиди до последнего вздоха, иначе умрешь». Я не хотела умирать.

– Все, пошли отсюда! – раздался снаружи его громкий голос. Застучали копыта. Пора.

Я прыгнула к окну, влезла на подоконник и рухнула вниз. Боли от удара не почуяла. Откатилась в сторону и тут же увидела бегущих к горящему дому людей. Они что-то орали и размахивали руками. Я поднялась на ноги и побрела прочь. Меня не заметили. Я вышла из ворот. Навстречу спешили люди с ведрами и вилами.

– Улеб горит! – проорал кто-то мне в ухо. Я кивнула.

«Куда бегут эти миряне? – вертелось в голове. – Кого они хотят спасти? А если спасают дом, то зачем? Никого же не осталось. Все умерли. Все, кроме меня. А я иду куда-то и прячу свои окровавленные руки… Как убийца… Но я никого не убивала! Убивал Горясер и его люди. Нет, его нелюди…»

«Беги как можно дальше отсюда», – вспомнился вдруг совет наемника. Чужие слова хлестнули будто кнут. В голове прояснилось. И, не чуя под собой ног, я пустилась бежать из встревоженного городища.

7

Я добралась до Вышегорода. В пути боль утраты притупилась, и на сердце осталось только гнетущее тоскливое одиночество. Наверное, так чувствует себя потерявшийся ребенок. Пугливо озираясь, я вошла в городские ворота и остановилась посреди улицы. Куда идти дальше, я не знала.

На мои босые ноги плеснула грязь.

– Тьфу! – Невысокий мужичонка брезгливо покосился на меня, отряхнул угодившую в лужу ногу и пробурчал – Встала как столб!

– А ты гляди, куда идешь! – огрызнулась я.

Мужичонка заглянул мне в лицо и подобрел:

– Ладно, девка, прости… Спешил.

Зато теперь он явно никуда не торопился – стоял, буравил меня темными глазками и переминался с ноги на ногу, как аист.

– Пришлая? – наконец заговорил он.

– Да.

– Откуда?

– С Киева.

В глазах мужичка загорелся интерес.

– А мертвого князя видела?

Слухи о смерти старого киевского князя Владимира застали меня в дороге и, едва коснувшись слуха, полетели дальше. Должно быть, домчались и до Вышегорода…

Я отрицательно помотала головой. Мужичок разочарованно вздохнул:

– Жаль. Дуры вы, бабы, ничего не разумеете. Уж я бы первым делом побежал в Десятинную. Живым Владимира не видел, так хоть на мертвого поглядел бы…

– К чему мне мертвый князь?

– Говорю же, ничего не разумеете, – махнул рукой мужичок и назвался: – Меня Журкой кличут, а тебя?

– Найденой.

– Сирота? – мгновенно понял он. Я кивнула. – А в Вышегороде чего ищешь?

Мы уже шли по улице.

– Не знаю.

– Не знаешь? – Глаза Журки стали круглыми от удивления. Оправдываться или что-то объяснять мне не хотелось.

– Ночевать-то тебе есть где? – вдруг участливо спросил он.

Я остановилась:

– Не твое дело.

– А то пошли со мной, – словно не расслышав мой ответ, предложил он. – Дом у нас с братом большой, просторный. Сироту не обидим. Одной-то, чай, худо?

Вот привязался! Лезет в душу… Не надо мне его жалости.

– Слушай, шел бы ты с Богом! – выкрикнула я.

Журка попятился.

– Плохо тебе, девка, – уже менее уверенно произнес он, – а от помощи отказываешься. Ты подумай…

Я взглянула на небо. Темными колченогими чудовищами к городу крались тучи, а солнце медленно тонуло в зубастой лесной пасти. Надвигалась ночь – время татей и убийц. Мне стало страшно.

– Кров и еда денег стоят, – сказала я.

Журка махнул рукой:

– А, брось! Много ты съешь…

Я улыбнулась. В этих словах было что-то доброе, наивное, почти детское.

Дом Журки стоял над рекой, в излучине. Крыша терялась в густом кустарнике, однако ворота были добротными, двор чисто выметенным, а крыльцо высоким, как в боярском тереме.

Журка по-хозяйски вошел в избу и втащил меня следом. Я открыла рот для приветствия, но так и не заговорила. Изба была полна народу. На длинных лавках в горнице сопели, храпели и кашляли какие-то люди. Кто-то в дальнем углу визгливо ругался, кто-то за столом доедал остатки ужина, а дети носились по избе с пронзительными воплями. На меня и Журку никто не обратил внимания.

– Устраивайся, – указал мне на одну из лавок Журка. – Я погляжу, что поесть.

Мне вспомнился дом Улеба. Там тоже было много людей. А потом они вповалку лежали на подводах и остекленевшими глазами смотрели в небо… Ребятишки, бабы…

– Не уходи, – попросила я.

Брови Журки поднялись домиками.

– Ты что, испугалась?

Я не хотела признаваться, но эта изба пугала меня. Казалось, стоит моему новому знакомцу уйти, и в двери вползут жуткие черные тени с мечами вместо рук. Даже образа сердито, будто обвиняя, глядели из красного угла…

– Не бойся. – Журка нырнул за перегородку. Я сжалась, села на лавку и покосилась на соседей. Слева сопел во сне краснорожий детина в залатанной рубахе, справа, укрывшись с головой платком, кашляла какая-то женщина.

Журка не появлялся. Страх нарастал. Стало трудно дышать. Ничего не соображая, я схватила узел с пожитками и рванулась прочь из избы.

– Ты куда? – Журка вынырнул из-за переборки и поймал меня за руку.

– Ухожу… Не могу больше… – выдавила я.

– Господи, кто ж тебя так напугал? На-ка поешь, и все страхи пройдут. – Он сунул мне в руки ломоть хлеба и кусок сала. Сало приятно растеклось во рту.

– Ничего?

Я кивнула.

– Тогда пошли. – Журка потянул меня обратно. Краснорожий детина уже перевернулся на другой бок и храпел не так грозно, как раньше, а баба скинула во сне платок и оказалась совсем молоденькой рябой девкой с русой косицей.