Дарья Иволгина - Степная дорога

– Не этот ли предводитель оборвал золотые монеты с твоего платка? – Арих не на шутку был разозлен колкими словами сестры.

– О, напротив! Я поднесла ему дар. – Алаха оставалась невозмутимой, как камень. – Этого требовала обычная вежливость, брат. Я думала, тебя этому учили.

– Небось ограбили девчонку! – выкрикнул кто-то из толпы. – А она теперь нос дерет. Думает таким образом скрыть и глупость свою, и позор!

Не глядя в ту сторону, откуда донесся выкрик, Алаха отвечала:

– Спесью глупость не покроешь, это верно замечено. Вот и подумай, вождь молодых воинов, брат мой, как следует подумай: будь те, кого я повстречала, и впрямь грабителями, сумей эти грабители меня ограбить – неужто взяли бы они всего шесть монет? Неужто оставили бы мне коня? Они забрали бы и все мое золото, и мой шелковый платок впридачу, и коня с упряжью! Они оставили бы меня в степи голую – спасибо, если живую! Вот и рассуди, брат, кто перед тобой правдив и честен, а кому спесь да глупость глаза застят!

Молодой воин, в которого целила Алаха, густо покраснел, а прочие захохотали.

– Ну а этот верзила – кто он такой? – спросил Арих. Он видел, что первую стычку с сестрой проиграл, и решил взять миролюбивый тон. – Я уже ничему не удивлюсь, сестра. Там, где речь заходит о младшей дочери моей матери, можно ожидать чего угодно.

– Она нашла себе в степи мужа! – крикнул юноша, которого Алаха только что поставила на место. Лицо его горело, словно от пощечины, и он жаждал отомстить за свой позор.

– ПОЙМАЛА мужа – так вернее будет! – поддержал товарища второй.

– Смотри, она и в седле его держит, как невесту! – выкрикнул третий.

Арих досадливо поморщился. Неужели они еще не поняли, с кем имеют дело? Алаха кого угодно сделает полным дураком, да так, что ты еще сам ей в этом поможешь. Нет уж. Лучше пока что помолчать.

Алаха вдруг с размаху ударила Салиха по ушам. Он вскрикнул от боли и неожиданности, качнулся – и девушка сбросила его на землю. Застонав, он съежился и медленно закрыл голову руками, выставляя локти, – явно в ожидании новых побоев.

Но Алаха даже и не посмотрела на него.

– А это – мой раб, – заявила она. – Теперь он будет делать за меня всю скучную работу! А кто из вас его хоть пальцем тронет – знайте: меньшая дочь моей матери умеет охранять свое добро!

– Не сомневаюсь, – пробормотал кто-то рядом с Арихом. И плюнул.

– Но ты же не воин, сестра, – произнес Арих значительно мягче. Теперь он решил встать на сторону Алахи. Больно уж победоносно глядит девчонка. Как бы всерьез не взялась смешивать вождя с грязью перед его же людьми. Алаха на такое способна. Она вообще на многое способна, маленькая строптивица. Арих слишком хорошо знал это.

– Что с того, что я не воин, – упрямо возразила Алаха. – Женщины тоже владеют рабами. А этот человек достался мне честь по чести, так что никто при этом не потерпел ущерба.

– Пусть очистится от скверны и служит тебе, – сдался Арих. – Но помни, сестра: если он принес с собой беды, болезни или демонов, – тебе придется тяжко расплачиваться за это.

Теперь у Салиха болел еще и бок, ушибленный при падении с лошади. Он ни в чем не винил Алаху. Конечно, она обошлась с ним, прямо скажем, не слишком мягко. Но вероятно, иначе было просто нельзя. Во всяком случае, она спасла ему жизнь и избавила от куда более лютой доли, чем та, что ожидает его в степи. Он знал, что в небольших варварских племенах положение невольников сходно с положением детей: воли у них никакой, зато и спрос с таких невелик.

Алаха не позволила Салиху войти в "курень" – так она назвала поставленные в круг большие двухколесные кибитки, в центре которого находился высокий белый шатер, украшенный нарядным пестрым знаменем с развевающимися на ветру полосками белого меха.

– Как красиво! – сказал Салих, указывая на белую юрту.

Алаха высокомерно пояснила:

– Это обиталище моей властительной матери, госпожи над всеми. Ты должен знать об этом. Никогда не приближайся к этой юрте, если тебя не позвали.

Некоторое время Салих молча смотрел на свою хозяйку. Они сидели вдвоем на земле, чуть в стороне от становища, – совсем небольшого, как мог теперь определить Салих. Он знал – слыхал от сведущих людей еще на руднике – что иной раз, когда в Степи перекочевывает на более богатое пастбище сильный, многочисленный род, то стороннего наблюдателя жуть берет: кажется, будто движется по бескрайнему степному пространству целый город, с башнями, дворцами. Теперь саккаремец готов был признать: не преувеличивали рассказчики, не ради красного словца приплетали в свои побасенки такие диковинные подробности, что впору руками развести в изумлении. Даже небольшой род Алахи обладал прекрасными, добротными вещами. А юрта ее матери – видимо, главы рода, – выглядела по-настоящему роскошно: белый войлок, нашитые по всему диаметру узоры из выделанной лошадиной шкуры – фигурки скачущих лошадей, бегущих волков, нарисованные синей краской спиральные узоры… Да, это был настоящий дворец!

А может быть, подумалось Салиху, он так остро воспринимает красоту чужого жилья лишь потому, что совсем недавно вырвался из настоящего ада. Из такого места, где не то что просторная войлочная юрта – убогий пастуший шалашик из засохших веток подлинно дворцом покажется.

Да. Слишком много лет был лишен Салих самого необходимого из того, что потребно человеку от века: домашнего очага. Чужой очаг не греет – у него было довольно времени, чтобы убедиться в этом на собственной шкуре.

Алаха выглядела задумчивой и немного мрачноватой. Похоже, ее нешуточно сбивала с толку вся эта история, которую она же сама и затеяла. Вон, какая притихшая сидит. Вертит между пальцев сухой стебель. Что-то в уме прикидывает, сама с собою рассуждает.

Салих исподтишка за нею наблюдал. Сейчас она казалась ему совсем маленькой девочкой. Любопытно бы узнать, сколько ей лет? Пятнадцать – не больше. По здешним меркам она, должно быть, уже заневестилась. Салих знал, что это обстоятельство должно было найти какое-то отражение в ее одежде, уборе, украшениях. Но Алаха принадлежала к чужому, совершенно незнакомому народу. И сколько он ни приглядывался, сколько ни пытался разгадать смысл ее колец, браслетов, узоров на поясе и платке – безмолвный язык степных символов оставался для него непостижимым.

Салиху вдруг отчетливо стала внятна разница в их возрасте. Алаха, сообразил он, как раз годилась ему в дочери. СТАРШАЯ ДОЧКА. От этой неожиданной мысли у него сдавило горло и что-то сладко заныло в груди. Сложись жизнь иначе – растил бы собственных детей. Баловал бы их подарками – как отец, бывало, его самого баловал… А уж в такой гордой, такой красивой Алахе и вовсе души бы не чаял…