Марина Ефиминюк - Правила жестоких игр

От подобного бреда мои демоны снова захохотали страшными голосами.

– Зайдешь? – Я запрокинула голову, проверяя окна, но свет не горел, похоже, родители еще не вернулись.

– Нет. – Паша передал мне книги, что я крякнула от тяжести. – Мне еще машину забирать.

– А? Ну, хорошо. – В моем голосе прозвучала бестактное облегчение.

Приятель галантно придержал подъездную дверь, а потом вдруг схватил меня за локоть, заставляя оглянуться.

– Саша…

И на его круглом знакомом лице со сломанным носом появилось то самое глупое испуганное выражение, означавшее решительность.

– Не надо, Паша. Правда. Не сегодня. Ладно? – Пробормотала я, сжимаясь, и прикусила язык от злости на собственные слова.

Павел потух, ссутулился, становясь как-то меньше ростом.

ГЛАВА 3. Гнев

«Анжела? Олеся? Рита?» – На протяжении всего вечера Филипп судорожно пытался прочитать имя блондинки, заглядывая в ее пустые глаза, но в голове у девушки варилась манная каша из воспоминаний. «О! Артем? Нет, – осекся парень, – Артем совсем из другой оперы».

Вспомнить самому не получилось, а потому Филипп называл девушку ласково и неоднозначно «Зайка» и с чистой совестью отвез домой, проводив до дверей квартиры.

– Зайдешь? – Томно прошептала она, цапкой рукой обнимая его за шею и заглядывая в очи. В ее подведенных глазах читался призыв, а в воспоминаниях крутилась спортивная машина и золотая кредитная карта, увиденная у Филиппа в ресторане.

Подобное находилось за гранью добра и зла. Сжалившись, он мазнул глупышку по накрашенным губам, изображая поцелуй, и поспешно подтолкнул внутрь квартиры. Зак назвал бы подобный поступок «позорным бегством», но общение с девицей, весь вечер болтавшей о какой-то сумочке из крокодильей кожи, сегодня было выше сил Филиппа. Он надеялся, что с его уходом бедняжка не заработала комплекса неполноценности.

Город застыл в пробках, но не для ведьмака. Парень ехал по улицам, и водители непроизвольно уступали ему дорогу. Он давно привык, что бурлившая в жилах сила позволяла ему не задумываться о житейских мелочах вроде заторов на дорогах или очередях в билетные кассы. Ему всегда и везде уступали – подсознательно люди чувствовали превосходство ведьмаков.

Гнездо, огромный дом, отгороженный от внешнего мира трехметровой стеной из красного кирпича, находилось в тихом поселке, разросшемся в сосновом бору ближайшего пригорода. Подъехав к воротам, Филипп щелкнул пальцами и сморщился от резкой головной боли, словно виски стиснули раскаленными клещами. Сворка медленно отъезжала, открывая широкий двор, куда выходили двери дома. На подъездной дорожке, выложенной мелкими каменными плитками, застыл желторотый огромный автомобиль отчима. Сбоку, будто скалясь, темнел большой гараж. Поставив машину рядом с серебристым Мерседесом сводного брата, парень забеспокоился – в доме горели все окна. В холле с широкой лестницей, ведущей на второй этаж, на мраморном полу чернел выложенный широкий круг с перевернутым треугольником внутри – гербом семьи. На шее Филиппа болтался медальон с подобным знаком. Вместе с истинным именем отметки фамилии вручали каждому ведьмаку, когда в нем проявлялась колдовская сила, дарившая способности. В пустом помещении шаги разнеслись неприятным эхом, заставляя поторапливаться. Гнездо выглядело понурым и расстроенным, и по собственному желанию открыло все окна в гостиной, впустив в комнаты прохладу.

В библиотеке горел единственный ночник, и комната с большими кожаными диванами, пушистым ковром и бесконечными полками со старинными ведьмовскими фолиантами утопала в полумраке. Здесь собралась вся семья.

По кислым и скорбным выражениям на лицах родственников Филипп догадался, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Его приход заставил всех оглянуться, и в знак приветствия Филипп молча кивнул присутствующим, вставая рядом с Заккери. Сводный брат, скрестив руки на груди, небрежно привалился спиной к деревянным полкам с пыльными книгами, которые давно никто не читал.

Ледышка Елизавета расположилась на диване, закинув ногу на ногу, и отсутствующе изучала идеальный маникюр на пальчиках. Ее мать Роза, откинувшись на кожаные подушки, дымила сигаретой, жеманно стряхивая пепел в маленькую золотую пепельницу, инкрустированную драгоценными камнями. Побрякушку ведьма носила у себя в кармане, а окурки в тайне высыпала в цветы на подоконниках или же напольные вазы. Роза выглядела милой дамочкой без возраста. Женщина всю свою жизнь находилась в одной поре – ей давали и тридцать, и сорок пять лет. Причем, в обоих случаях не угадывали.

Снежана, зажатая на диване между родителями, нетерпеливо прикусывала губку, похоже, семейное сборище сильно угнетало девочку. С каждым днем она хорошела и расцветала, ее глаза становились ведьмовского синего цвета, заменяя блеклую зелень радужки.

За огромным письменным столом, подпирая поникшую голову руками, отчего виднелся лишь его светлый кудрявый затылок, сидел отчим. Аида со слезами на глазах положила стареющие руки на ссутулившиеся плечи мужа. Мизансцена маленького спектакля дополнялась стройной фигурой Макса, застывшей у черного слепого окна.

Судя по горестной тишине, Хозяин семьи Лука, провалявшийся в больнице с конца апреля, умер. Единственная, кто в этой комнате действительно скорбел о нем, была Аида, всегда отличавшаяся излишней сентиментальностью и привязанностью к суровому, скорому на расправу свекру. Весной у деда Вестича неожиданно случился удар, парализовавший старика и приковавший к постели. К сожаленью, сила, охранявшая ведьмаков от несчастных случаев, не влияла на обычные человеческие болезни и не могла исцелить. Из Макса, несомненно, выйдет гениальный хирург, но он никогда не сможет залечить раны или ослабить гипертонический кризис одним прикосновением руки.

– Первый раз сердце остановилось днем, – едва слышно сквозь зубы пробормотал Заккери, не глядя на брата, – а пару часов назад все закончилось. Ты все пропустил, Аида устроила показательное выступление и закатила истерику. Как подружка?

– Нормально. – Отозвался Филипп, не спуская взгляда с бледного горестного лица матери, неожиданно постаревшей на десяток лет. Он никогда не видел, чтобы из ее идеальной прически выбился хотя бы волос, но сейчас шевелюра торчала в разные стороны, и на длинную шею жалко свисали черные локоны.

Неразборчивые шепотки братьев звучали почти кощунственно в царившем гробовом молчании, давившем на уши. От общего притворства в комнате вибрировал воздух, и становилось неловко.

– Дала? – Еле слышно поинтересовался Зак, покосившись в сторону Филиппа.