Владимир Пекальчук - Жестко и быстро

Но миновать ущелье я не мог. Просто потому, что пятью минутами позже наткнулся на десятиметровую стену, полностью перегородившую проход, и ворота. Наверху — пара часовых в странных красных одеяниях, у ворот — какой-то тип в форме цвета хаки. Вот он поднимает руку с зажатой саблей и бьет по воротам. Поднимает и бьет. Поднимает и бьет.

Еще один покойник, я догадываюсь об этом еще до того, как он поворачивается ко мне.

Последний поединок — и я спасен. Кажется. На ногах уже стою только каким-то чудом, но падать не намерен. По крайней мере, живым я не упаду.

Мертвец, волоча саблю по песку, медленно двигается ко мне. Я становлюсь в стойку, самую устойчивую, какую только знаю. Ноги дрожат, а вот руки вроде бы не очень. Поднимаю меч и жду. В кэндо недаром есть поговорка: «Кто делает первое движение, тот проигрывает». Я вообще-то кэндо всегда считал забавой детишек, ведь эта дисциплина ставит во главу угла «до» — путь. Путь меча — не совсем боевое искусство, это метод патриотического и волевого воспитания. Другое дело кэндзюцу: это настоящая боевая дисциплина, тоже с мечом, но тут главную роль играет именно мастерство боя. Потому кэндзюцу — всегда более зрелищный спорт, с агрессивными энергичными ката и приемами.

Но вот сейчас у меня нет никакой энергии и сил на агрессивное наступление. Я просто поднимаю меч и жду. И хотя принцип «кто делает первый ход — проигрывает» на самом деле миф, заблуждение — в случае с медлительным мертвецом может и сработать.

Вот он делает шаг вперед и отводит правую руку с оружием для кругового удара. Пора. Я бью сверху вниз, одновременно приседая, клинок хоть и слегка затупленный, но удар наискось и вниз с легкостью отделяет голень противника от бедра. Мертвец падает на правую руку, лишаясь возможности нанести ответный удар, а я обхожу его сбоку и точным ударом вгоняю клинок в шею, отделяя голову.

Теперь — не упасть, просто не упасть. Оставляю меч торчать в песке, бреду к воротам и задираю голову. Я смотрю на охранников, они — на меня, словно ждут чего-то. Пароль? У меня нет сил крикнуть им, да и… есть ли смысл?

Вспоминаю о жемчужине, достаю ее из кармана, поднимаю вверх, чтобы им было лучше видно.

Обоих сразу же словно подменили. Сдержанные и неподвижные прежде, они повернулись на ту сторону и что-то закричали, жестикулируя.

Вот оно!!! Створки ворот со скрипом приотворяются, и я из последних сил хромаю к проему, пока они не передумали.

Вхожу на обширный двор — ба, да тут целая делегация меня встречает.

Ближе всего — полукруг солдат. Слева — несколько пехотинцев со странного вида автоматами, но в остальном их синесерая форма и шлемы с прозрачными щитками напоминают американскую группу захвата SWAT.[5] Справа от меня — четверо необычного вида штурмовиков в черно-желтой броне и с еще более необычным оружием. За ними дальше — целая площадь монахов в красных робах, а сбоку — две группы людей в гражданской одежде.

Ко мне спешит, путаясь в полах сутаны, толстый красно-позолоченный монах, должно быть, главный. Это ему я должен отдать жемчужину?

Он опускается на колени, принимает от меня эту штуку с благоговейным выражением лица, а затем вскакивает и поднимает мерцающую каплю над головой.

— Узрите же ее! — кричит он. — Узрите! Теперь вы все знаете волю господа нашего!!

Но я волю его господа узреть не сумел. Мир качнулся и начал стремительно переворачиваться, ко мне бросились штурмовики в желто-черном.

А потом я погрузился во тьму.

Выныриваю из полудремы, покачиваясь на мягких волнах, открываю глаза.

Слева и справа попискивают какие-то хитрые приборы, сверху спускаются прозрачные трубки, висит пакет с жидкостью. И ничего не болит, красота-то какая… Приподнимаю голову — ноги в бинтах. Да я весь в бинтах и мазях. И кровать качается. Больница, только с убаюкивающей кроватью? Слева шторка, за которой проносятся неясные очертания… «Скорая помощь»… Нет. Медицинский блок, в котором я нахожусь, великоват для автомобиля. Поезд?

А, что гадать, проще позвать кого-то, кто рядом.

— Есть кто живой? — слабым голосом спрашиваю я и напрягаюсь.

Я сказал это не по-японски.

За дверью с окошком в узком коридоре появились двое, при этом один сделал другому предостерегающий или запрещающий жест и оставил его за дверью, а сам вошел.

Я смотрю на него, он на меня. Я на него с удивлением, он на меня — как на… да, на пациента, хоть и немного странно. Затем он делает жест, вызывая на приборчиках серию вспышек и огоньков, проводит какой-то палочкой надо мной с ног до головы, сам себе кивает и показывает мне кулак с тремя оттопыренными пальцами.

— Сколько пальцев ты видишь?

Он очень странно выговаривает слова. Паузы между звуками короткие, между словами — такие же, кажется, что он произносит фразу как одно слово, но вместе с тем я хорошо разбираю, что говорит мой доктор. У него идеально симметричное белое лицо, прямой нос, голубые глаза с абсолютно однородными радужками и зрачки с едва заметной вертикальной овальностью. Губы тонкие и бледные. Пальцы — длинные, изящные, холеные.

— Три, доктор… Мне сильно досталось?

Он тыкает в меня пальцами — в щеку и висок, понятия не имею зачем. Активные точки?

— Все хорошо. Теперь. Раньше было плохо, но это уже позади. — Он сказал это почти как одно слово.

— Спасибо, доктор… У меня есть пара вопросов…

— Ответы сейчас будут.

Он вышел и обратился к тому, который ждал в коридоре.

— Пятнадцать минут, пока действует лекарство. Не. Более. — Два последних слова были сказаны подчеркнуто раздельно, мягко, но с непоколебимым нажимом.

Второй кивнул и вошел в тесный медотсек.

— Приветствую вас, сэр Рэмм. Счастлив видеть вас в сносном здравии и при хорошем имени.

Он выглядел как обычный человек лет сорока пяти, с наметившейся лысинкой, некрасивый, но и не урод. Человек как человек… какой разительный контраст с идеальным доктором.

— Простите… Что вы имеете в виду насчет имени?

— Ваше доброе имя восстановлено конечно же, с чем я и поздравляю вас, сэр Рэмм.

— А оно было запятнано?

У него на лице появилось беспокойство:

— Как? Вы не помните?

Помню ли я? Уместно ли слово «помнить», если я в этом теле гость? Или… не гость? Кто я?

— Я совсем ничего не помню… Сумбур в голове… Я даже имя свое вспомнил только после того, как вы его назвали… Даже вот сам удивляюсь — как я мог забыть свое имя… Смешно, правда?

— Надо позвать докто…

— Нет-нет, незачем. Я сразу же вспоминаю все, что вы мне говорите, как будто разбросанные кубики сами на место становятся… давайте я буду спрашивать, а вы — отвечать, хорошо?