Последний выпуск - Наоми Новик
Волосы у нее отросли до пояса – блестящие, черные как ночь; только у самых корней они были тусклее. Лю отращивала их много лет, в том числе в школе, где приходилось торговаться за каждую помывку. Но я не стала переспрашивать. Я знала, что Лю решилась, пусть даже из чисто практических соображений. Аадхья собиралась сплести из ее волос струны для сиренопаучьей лютни. В любом случае Лю удалось сохранить волосы такими длинными – и уцелеть – только потому, что она пользовалась малией.
Но потом она получила неожиданное и очень глубокое очищение и решила, что больше не ступит на дорогу из обсидианового кирпича. И теперь ей приходилось расплачиваться за то, что она три года щеголяла возмутительно красивыми волосами. Каждый вечер по очереди мы помогали подруге расчесывать ужасные колтуны, которые образовывались, как бы тщательно Лю ни заплетала волосы.
После душа мы втроем отправились в комнату Аадхьи. Она наточила ножницы и достала коробку, которую приготовила для волос. Для начала я отстригла край тонюсенькой прядки, держа ножницы как можно дальше от головы Лю – не стоит торопиться, когда держишь в руках незнакомый инструмент. Ничего ужасного не произошло, и я попробовала чуть выше, а потом сделала глубокий вдох и принялась резать быстро и решительно, прямо по разделительной линии у корней. Вручив длинную прядь Аадхье, я спросила у Лю:
– Все хорошо?
С ножницами все было в полном порядке, но я хотела дать ей передышку. Лю не плакала, но для нее это наверняка было мучительно.
– Хорошо, – ответила она, моргая, и к тому времени, когда я состригла половину волос, таки заплакала – почти беззвучно. Слезы текли по лицу Лю; одна, особенно большая, скатилась по щеке и упала на коленку.
Аадхья с тревогой взглянула на меня и сказала:
– Я и сама управлюсь. Отдохни, если хочешь.
Лю выглядела еще очень даже ничего: волосы у нее были такие густые, что резать приходилось слоями, начиная снизу. Никогда не угадаешь, не спятят ли ножницы внезапно; если Лю придется ходить по школе с выстриженной макушкой и длинным хвостом, любой человек, у которого она попросит ножницы, сдерет с нее три шкуры.
– Нет, – сказала Лю дрожащим, но очень настойчивым голосом.
Она была самой тихой из нас троих – даже Аадхья обычно сбрасывала пар, когда злилась, ну а если бы существовали олимпийские соревнования по гневу, я бы, несомненно, получила золото. Но Лю всегда вела себя спокойно и вдумчиво… непривычно было слышать в ее голосе резкие нотки.
Она и сама удивилась своей вспышке. Но, какие бы чувства ни испытывала Лю, ей не удавалось их полностью заглушить.
– Режь скорей, – твердо велела она.
– Ладно, – сказала я и защелкала ножницами, срезая волосы как можно ближе к коже.
Глянцевитые пряди пытались обвиться вокруг моих пальцев.
А потом все закончилось, и Лю, слегка дрожа, пощупала голову. Почти ничего не осталось, только неровный ежик. Она закрыла глаза и потерла череп руками, словно желая удостовериться, что все состригли. Потом она несколько раз глубоко вздохнула и сказала:
– Я не стриглась, с тех пор как поступила в школу. Мама не велела.
– Почему? – спросила Аадхья.
– Ну… – Лю помолчала. – Она сказала – тогда здесь все будут знать, что меня лучше не трогать.
Она была права. Щеголять длинными волосами в школе может только богатый и беззаботный член анклава – или малефицер.
Аадхья молча достала злаковый батончик из защищенного заклинанием ящика в столе. Лю помотала головой, но Аадхья сказала:
– Да ешь ты, блин.
И тогда Лю встала и протянула к нам руки. Я сообразила не сразу – три года почти полной социальной изоляции отучают от таких вещей – но они обе ждали, пока я не подошла к ним, и мы втроем некоторое время стояли обнявшись, и это было настоящее чудо. Чудо, в которое мне не верилось: я была не одна. Они спасали меня, а я их. Это было круче любого волшебства. Как будто наша дружба могла все исправить. Как будто весь мир мог стать другим.
Но нет. Я по-прежнему находилась в школе, и к чудесам здесь прилагается ценник.
Я смирилась со своим ужасным расписанием только ради возможности собирать ману по средам. Поскольку насчет прелести свободных вечеров я ошиблась, вы, возможно, подумаете, что ошиблась я и насчет четырех ужасных семинаров.
Нет.
Ни на валлийском, ни на протоиндоевропейском, ни на алгебре ни разу не оказалось больше пяти человек кряду. Занятия проходили в недрах лабиринта семинарских аудиторий, и слово «лабиринт» здесь – вовсе не метафора. Коридоры извиваются и растягиваются. Но даже эти три семинара тускнели по сравнению с продвинутым курсом санскрита, который оказался индивидуальным.
Честное слово, я могла потратить отведенный мне час в день на то, чтобы спокойно позаниматься санскритом. В прошлом семестре я заполучила бесценный экземпляр давно утраченных сутр Золотого камня; библиотека позволила книге появиться на полке в попытке удержать меня от схватки с чреворотом. Я по-прежнему спала, храня эту книгу под подушкой. Я едва одолела первые двенадцать страниц и только-только добралась до первых серьезных заклинаний, но уже не сомневалась, что ничего полезней не находила в жизни.
Но этот час я должна была проводить в одиночестве, на нижнем этаже, в крохотной комнатке, ютившейся за большой мастерской. Чтобы попасть туда, нужно было забраться в самые недра лабиринта, открыть непримечательную глухую дверь и пройти по длинному, узкому, неосвещенному коридору, в котором было от одного до двенадцати метров длины, в зависимости от его настроения.
Огромная отдушина на стене аудитории выходила в ту же вентиляционную шахту, что и отдушина соседней мастерской. Оттуда либо неслись с шумом порывы нестерпимого жара от печей, либо мерный свистящий поток ледяного воздуха. Единственная парта – древняя, железная, совмещенная с сиденьем – была намертво привинчена к полу. Спиной к решетке на полу. Я бы охотно села прямо на пол, но через весь класс тянулись два широких стока, также выходивших из мастерской; они заканчивались большой колодой вдоль дальней стены, и зловещие пятна вокруг намекали, что она регулярно переполняется. В стене над колодой торчали ряды кранов. Из них тихонько капала вода, как бы я ни пыталась их прикрутить. То и дело из труб доносилось ужасное клокотание, а под полом слышался зловещий скрежет. Дверь в класс не запиралась – она то и дело открывалась и захлопывалась с оглушительным стуком.
Если вам кажется, что это идеальная обстановка для засады –
