Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим

Вскоре все стихло. Над хутором повисла круглолицая оранжевая луна, собаки давно перестали лаять, и даже цикады затихли в сухой, выжженной солнцем траве. В конюшне разомлев от сытного овса, дремал Черный, а из комнат второго этажа доносился мерный храп крепких, промытых вином глоток. Не было слышно лишь немого. Он так и заснул под лестницей с открытыми глазами, сидя на покосившейся старой лавке.

Но спокойная ночь длилась не долго. Ближе к полуночи её сонное течение внезапно нарушил истошный вопль, раздавшийся у входной двери. Гортанный и страшный, похожий на шипение змеи. Он прервался так же внезапно, как и возник.

Из кухни с лампадой в руке выбежала испуганная Монька и застыла на месте. Напротив, рядом с выходом, тусклое свечение вырвало из мрака прислонившийся к стене человеческий силуэт. Нерешительно передвигая ватные ноги, подняв лампадку повыше, Монька сделала шаг. У стены в неестественной позе с повисшими вдоль тела, словно плети руками, стоял человек. Стеклянные глаза полуночника пялились на белую Монькину грудь, а торчащий из горла арбалетный болт, насквозь пробив кадык, прочно пригвоздил его к стене сруба. Шипя и захлёбываясь, он изо всех сил пытался удержать в дрожащей слабеющей руке увесистый колун.

Тут же наверху послышался грохот, словно мешок с картошкой уронили на бревенчатый пол.

— Святое небо! — раздался громогласный рёв Дрюдора.

Завизжав, Монька с криком: «Младший!» бросилась в хозяйскую половину.

Показавшийся наверху сержант грязно ругался:

— Что за дерьмо! И это здесь называют гостеприимством?

В руке меч Микки Гаори, лезвие в свежей крови.

Заспанный Уги, вышагивая за Дрюдором, тряся головой, выгоняя остатки хмеля, тащил за ногу человеческое тело. Кровавая полоса тянулась следом по грязному полу, а заросшая спутанными волосами голова покойника однотонно и глухо стучала по сосновым ступеням. Мечник обескуражено поглядывал на убитого, не до конца понимая, что произошло.

Когда снизу раздался крик, сработал давний отточенный за годы службы рефлекс — сержант вскочил с лежанки, будто не спал вовсе. В ярком, заполнившем комнату лунном свете, он увидел человека с изогнутым восточным клинком в руке, склонившегося над спящим капитаном Гаори. Одним прыжком Дрюдор оказался рядом, выхватил меч, лежащий под седлом на полу, и полоснул по рыхлому брюху незнакомца. Тот охнул и мешком свалился на спящего Микку. Только тогда юный барон открыл глаза. Обмякшее тело убитого перекатилось на край кровати, сползло на пол.

— Это кто, командир? — Проснувшийся Уги поднялся со скрипучей кровати.

— Сейчас узнаем, — гневно бросил тот и направился вниз.

Уги подхватил убитого за сапог и потащил вслед за Дрюдором.

Так мечник, сержант и свежеиспеченный покойник оказались внизу, где на впившемся в стену арбалетном болте болтался другой мертвец.

Из хозяйской босиком в ночной сорочке, с керосиновой лампой в руке выбежала толстуха. Глянув на тела: лежащее на полу и пригвожденное к стене, она протяжно завыла, словно степная волчица:

— Сыно-очки мои-и-и…

Сержант с мечником переглянулись. Из-за спины воющей тетки выглянул растерянный старик. Подойдя ближе, замер, бессвязно бормоча под нос. В углу притаилась бледная как мел Монька.

— Это как так? — недоумевая, вопрошал Дрюдор.

— Сыновья её, — тихо ответил старик.

Подошёл к лежащему, опустился на колени. Тыкая крючковатым пальцем, произнёс:

— Юка, старший. — Тяжело вздыхая, указал на тело у стены. — А тот, Корки, младший. Вот как… На войне не убили, так в материнском доме порешили…

— На войне? Мародеры что ли?

— Изверги, убили! — причитала толстуха.

Старик недобро покосился и чуть слышно выдавил:

— Сдалось тебе их золото, ненасытная дура.

— Значит, вот как! Разбоем промышлять?! — взревел сержант. — Стало быть, туда им и дорога.

Спустился полусонный Микка. Вертя в руке серпообразный клинок, он лишь сейчас понял, что произошло.

— Крепко же вы спите, барон, — подтрунил сержант.

— Выходит, меня снова спасли от смерти?

— Именно так.

Дрюдор подошел к рыдающей толстухе, вытер окровавленный меч о подол её необъятной сорочки, отдал его обескураженному капитану и добавил:

— Безоружный рыцарь — не рыцарь.

Из-под лестницы показался немой. Довольная улыбка, живые глаза — похоже, он не спал совсем, и радовался меткому попаданию. Подойдя к стене, упершись коленом в висящего покойника, вырвал болт из его изуродованного горла. Кровь хлынула фонтаном, тело мешком повалилось на пол.

— Го-го, — произнес немой, хвастаясь точным выстрелом.

— А это компенсация за беспокойство, — сухо изрек Уги, стаскивая с ног покойного яловые сапоги.

Пролегающая через неприветливый хутор Хлопковая Дорога делила Геранию на две провинции. Ом и Гессар. Слева на юг, до самого Сухого моря раскинулись пустынные, выдуваемые суховеями Оманские степи. Справа, простирающиеся далеко на север к подножию Гелейских гор, до самой провинции Гелей, заболоченные низины и теплые Гессарские озера. Торговый путь, на котором ясным утром стояли озадаченные выбором пятеро путников, связывал два некогда влиятельных государственных центра. Позади разоренный кочевниками Красный Город, самая крайняя восточная точка Герании, впереди в устье реки Ома́ богатый и процветающий торговый порт Ома́н.

Пятерка неровной шеренгой выстроилась на окраине хуторка, и восходящее за спинами солнце, словно указывая направление, вытянуло вдоль дороги длинные черные тени.

Дрюдор почесал на щеке побелевший от давности шрам: «Куда не иди, всюду поджидает куча дерьма».

Вслух же спросил:

— Куда теперь, капитан?

Микка верхом на Черном вглядывался в горизонт.

— Может в столицу?

— Не дойдем. Через болота не пройдем. Да и провизии не хватит до Гесса. Предлагаю в Оман. Там и разойдемся каждый своей дорогой.

— Как по мне, так нет жизни лучше, чем в богатом портовом городе, — сказал Уги, разглядывая сапоги, оказавшиеся как раз впору.

— И сытном, — поддержал Долговязый, хрустя сухарями в набитом рту.

Лишь немого казалось, нисколько не интересовал выбор направления.

— Что ж, не буду спорить с очевидным решением. Значит, идем на запад, — согласился молодой капитан, пришпорив коня.

Солнце быстро поднималось над Оманской степью, обжигая спины и затылки путников. Впереди ехал Микка, и Черный бодрой рысью тянул за собой весь немногочисленный отряд. Рядом с притороченными к седлу бурдюками, полными воды и вина, о конский круп тёрлись льняные мешки с сухарями и вяленым мясом, бело-золотистая вязанка лука с чесноком и большой казан, позаимствованный там же, на постоялом дворе.

Вслед за конём, держась за привязанную к задней луке длинную веревку, на ходу подкручивая кончики усов, шествовал сержант Дрюдор. Его рана, умело зашитая конским волосом, уже не беспокоила. Поскрипывая новыми сапогами, снятыми сынками-мародерами скорее всего с какого-то неудачливого купчишки, вразвалку шагал Уги. Свой длинный двуручный меч-фламберг он водрузил вдоль широких плеч и, перекинув обе руки через него, уверенно поднимал каблуками пыль. За ним, пытаясь не отставать, едва поспевал Долговязый. На голове найденная в конюшне постоялого двора широкополая шляпа, а нижняя челюсть, как и прежде, что-то тщательно пережевывала.

Завершал процессию немой Го. С арбалетом на плече и с высоко поднятой головой, он на ходу тихо мурлыкал что-то себе под нос. Монотонная незамысловатая мелодия напоминала что-то южное — теплое, словно прогретый солнцем песок, сладкое точно девичьи губы и тягучее, будто рокот морских волн. Но слово в песне слышалось одно: «го-о-го-о-го-о».

Дрюдор ускорил шаг, поравнявшись с всадником:

— В Омане, поди, остались стоящие парни. Как думаете, капитан, не все разбежались по домам?

— Должно быть. К кому служить пойдёте?

— А чем туполобый Боржо или жадный Монтий лучше садиста Грина с его безумным братцем? Плевать. Кто платит тот и хозяин. Только к Фаро не пойду. Вряд ли в его кармане найдется хотя бы медяк.