Портрет моего мужа - Демина Карина
— Не хочешь? Не надо.
Корн осторожно провел рукой по волосам.
— Всегда найдется… альтернативный вариант. Если нельзя работать законно, то стоит найти тех, кому работа важнее закона. В конце концов, ты нашего рода, а Леонасы всегда дер жались своих интересов.
ГЛАВА 5
Некогда прекрасная Эйра, охотясь на морских кобылиц, так увлеклась погоней, что не заметила, как с шеи ее белоснежной соскользнуло драгоценное ожерелье из зеленых камней. Рухнуло оно с небесной высоты в море и разбилось, рассыпалось полусотней островов, которые позже и стали землей Эйерин.
Поговаривают, что и сам король не знает всех земель.
Ложь, конечно. Впрочем, островов и вправду было много, а стало быть, хватало места и эйтам, и людям обыкновенным, и вольным сала, которые упрямо держались за древние права и привилегии, предпочитая, как сотни лет назад, кормиться морем, но не идти под руку закона.
Ольс был невелик, за день на лодке обогнуть можно. Он прятался в скалах, что поднимались и с севера, и с юга, и с запада, что характерно, тоже. На востоке же имелся узкий проход, по которому могла пройти плоскодонка, да и та в удачные дни, а они зимой приключались не так уж часто.
Раз в пару месяцев к Ольсу подходил цеппелин, и тогда местные сбегались посмотреть, как он, тяжелый, грузный, ворочается, норовя пристать к замковой башне, единственном строении, которое худо-бедно можно было использовать для стыковки.
С цеппелина спускали ящики с заказанным товаром, а наверх поднимали другие… тоже с товаром.
Корзины с живыми ракушками.
Белоснежные рыбины, которые разводились здесь же, в укрытых меж скал сетях.
Резные шкатулки. И серьги. И мешки пуговиц из кости морского змея… на самом деле камень, но на большой земле предпочитали говорить о кости, хотя никаких змеев в море давным-давно не водилось. Не важно. Главное, что седовласый Терес сам строго следил за отгрузкой, а после долго и смачно ругался с таким же седым погонщиком…
Своя жизнь.
Тишина.
Покой.
Лавка, которая по бумагам принадлежала почтенной нейте Хордик. В лавке заправляла хмурая толстая женщина, рано овдовевшая, а потому обиженная на весь мир. Она и трое ее сыновей добывали тот самый белый, слегка пористый камень, который после небольшой обработки становился похож на кость. Они же резали из камня фигурки животных, порой удивительных, порой уродливых, но одинаково нежизнеспособных.
Они делали широкие браслеты.
И пуговицы.
Пуговицы ссыпались в кривобокие глиняные горшки, — их лепили на заднем дворе, — туда же отправлялась прочая мелочь, вроде костяных цветочков и крохотных, с ноготь мизинца, ракушек.
В столице ими расшивали одежду.
Ко мне нейта Хордик относилась с тем снисхождением, которое люди проявляют в отношении иных, представляющихся им душевнобольными.
Какая нормальная женщина бросит своего мужа?
Откажется рожать детей?
Будет сидеть в углу лавки, ковыряясь в амулетах…
Корн не обманул.
То заседание было… гораздо более тяжелым, чем мне представлялось. Поняв, что мировую я не подписала, Мар пришел в ярость. А я… я вдруг узнала, каким ничтожеством являюсь.
Его матушка, комкая кружевной платочек, долго и пространно говорила о любви сына к неподходящей девушке. О том, каким унижениям подверглась их семья… о моей не благодарности… о… порочности натуры.
Она говорила и говорила.
И как-то так, что я сама начала чувствовать себя виноватой.
Потом говорила его сестра… и друзья… и…
В какой-то момент я поняла, что еще немного — и не выдержу, что…
А Мар привел какого-то целителя, несомненно, уважаемого, возможно даже, действительно хорошего. Но тот заговорил о моем душевном здоровье.
— Мы имеем явный пример излишней женской мнительности, происходящей естественным образом из особенностей женской психики, — целитель был в очках и при окладистой бороде, возлежавшей поверх темно-зеленого костюма. Он держал в одной руке трость, а в другой — узкую черную книгу. — Женский разум слишком слаб, чтобы самостоятельно справляться с нагрузкой, которой, несомненно, представляется нам учеба в заведении столь достойном…
Его голос убаюкивал.
Очаровывал.
— Это вполне естественно, что она не справилась с подобной нагрузкой. В таких ситуациях организм защищается. Женщины становятся истеричны…
— Он что, — я очнулась из полудремы. — Он пытается вы ставить меня сумасшедшей?
— Боюсь, что так, — Корн нахмурился. — Ты хочешь это слушать?
— Нет, но…
Как мне доказать, что я нормальна?
Или…
— Оставь это мне.
— Несчастной нужна помощь, — взгляд целителя задержался на мне. — Ей требуется покой и лечение…
Где-нибудь в маленьком частном и закрытом от внешнего мира заведении, о которых, если и заговаривали, то шепотом.
А мне-то казалось, что хуже быть не может.
Оказывается, что может…
Корн осторожно сжал мои пальцы.
— Последствия могут быть воистину ужасны… женщины, которые слишком много времени проводят за книгами…
— Учатся думать, — перебил свидетеля Корн. — А еще мы выражаем протест…
Он запнулся и нашел взглядом законника, который тотчас вскочил, поддерживая протест, а заодно уж аргументируя, почему и, главное, против чего мы протестуем.
— Идем… — Корн вывел меня из зала, а уж как мы оказались в экипаже, я и вовсе не помню. Именно тогда, кажется, я испугалась, до дрожи в коленях, до понимания, что Мар рано или поздно, но доберется до меня и тогда…
Он не простит.
— Тише, — Корн обнял меня, сдавил так крепко, что дышать стало тяжело, зато я перестала вырываться. — Тише… все будет хорошо… все обязательно наладится. Они просто тебя пугают.
— А если…
— Решением суда ты находишься на моем попечении, — Корн поцеловал меня в макушку, — стало быть, они могут приводить хоть сотню целителей, но пока я не дам разрешения, ни один из них к тебе не приблизится. Однако в одном эта сволочь права…
— Сволочь?
— Как есть сволочь… признанный специалист по решению деликатных проблем. У многих имеются неудобные родственники, а он помогает сделать так, чтобы эти родственники не мешали.
Я сглотнула.
— Не думай о нем. Ему объяснят, что в некоторые семьи лезть не стоит. А вот уехать тебе надо. Этот развод слишком тяжело тебе дается.
— А…
— Оформим доверенность. Без тебя это дело затянется.
— И… куда? — я сумела взять себя в руки и даже не расплакалась.
— Есть у меня один знакомый… из последних действительно вольных сала.
Я напишу ему письмо… только там… совсем не столица.
Ольс — и вправду не столица.
Камень.
И зелень, но не травянистая — трава здесь росла разве что у самого подножия замка, столь древнего, что выглядел он естественным продолжением скалы, из которой поднимался. Кое-как отесанные глыбины смыкались, а тот самый мох, который терял яркую свою зелень разве что в летнюю жару, скрывал и стыки, и щербины, и подпалины.
Приземистая башня, прозванная новой, хотя таковой она была пару сотен лет назад. И развалины старой. Стена, которая в одном месте обрушилась на радость местным козам и мальчишкам. Темное жерло колодца, само собою, проклятого, ибо тянулся он, по мнению местных жителей, до самого дна мира.
Деревенька.
Одинаковые дома с толстыми стенами и махонькими окошками, которые света почти не пропускали, и вовсе появились данью современной моде. Старики ворчали, что из окон этих все тепло уходит, а стекла и вовсе баловство. И не могу сказать, что были они вовсе не правы. Летом стекла затягивало пылью. Осень с бесконечными дождями добавляла грязи, а зима и вовсе укрывала их плотным слоем наледи.
Говоря по правде, увидев Ольс впервые, я ужаснулась.
И испытала огромнейшее желание попроситься домой. В конце концов, что мне здесь делать-то? Но… гордость ли проснувшаяся, или же страх вновь оказаться втянутой в судебный круговорот, или же просто полное признание собственного бессилия были тому виной, но я осталась.
