Андрей Николаев - Золотые врата

Она присела на камень, подперла ладонью щеку. Лада прерывисто вздохнула, из глаз потекли слеза.

– Вот и хорошо, доченька, вот и правильно, – закивала Серафима Григорьевна, – а Сашеньку мы похороним как положено, и Мишаню похороним, – добавила она, увидев тело Кривокрасова. – И ребяток остальных, кого найдем, – она огляделась. – Да и пойдем потихоньку. Побредем с тобой в Кармакулы Малые, а лагерь-то обойдем стороной, лихо там, в лагере-то.

Василий Собачников подошел к краю обрыва, посмотрел на море. Далеко внизу покачивалась, ныряя в волнах узким корпусом, подводная лодка. Острый глаз шамана различил на палубе человека. Он стоял, привалившись к орудию и, казалось, искал что-то в море. Вокруг лодки резали волны плавники касаток, будто поджидая добычу.

Шаман обернулся к лагерю. Издалека мертвые тела были похожи на прилегших отдохнуть людей. Усталость свалила их, уложив группами и по одиночке, но скоро они встанут, и займутся обыденными делами.

Собачников спустился с обрыва к поджидающим его нартам.

– Нерчу, едем в стойбище.

– Едем, Василий. А к коменданту Саше не пойдем?

– Он ушел, Нерчу. Далеко. Ты встретишь его нескоро. Я хочу спросить тебя: если я стану жить в вашем стойбище, вы не прогоните меня. Если станут спрашивать: нет ли чужих, не укажете ли вы на меня?

– Нет, Василий, мы не скажем. Большой шаман несет радость людям.

– Спасибо, Нерчу. Едем.

Нерчу взмахнул хореем.

– Хо! Хо!

Эпилог

Москва, март 1961г.

– Вот так, а теперь запейте, – медсестра поднесла стакан, наклонила.

Она покорно выпила воду и вновь опустила голову на подушку. Сейчас придет слабость, сонливость, перестанут раздражать голоса птиц за окном.

Медсестра поправила одеяло и, услышав шум в коридоре, вышла из палаты.

Она хотела попросить ее прикрыть форточку, но от навалившейся слабости только вздохнула. Холодный воздух, стекая по окрашенным в белый цвет окнам, растекался по полу, достиг свесившийся с кровати руки, вызвал неприятный озноб.

Белый потолок, белые стены, капельница в ногах кровати – вечером ей поставят глюкозу и она опять уснет и уже не услышит, как иглу вынут из вены, погасят свет и закроют дверь на ключ до утра. А завтра то же самое: завтрак, таблетки, скучный разговор с Дмитрием Моисеевичем, обед, таблетки, сон, ужин, глюкоза в вену…

Время остановилось, умерло. День – ночь, сон – полуявь, сон…

Холод схватил за пальцы и она с трудом убрала руку под одеяло. Озноб снова пробежал по телу, она закрыла глаза, стараясь не шевелиться, чтобы сохранить ощущение тепла. И птицы… ну чего раскричались. Это воробьи. Наверное, за окном дерево, они сидят на нем и кричат… Где же сестра?

Дрожь сотрясла тело. Нет, так нельзя, надо просто решится, и сделать все самой. Она откинула одеяло, свесила с постели ноги. Голова закружилась, она переждала слабость и встала. Боже, какая я худая, и руки бледные, как у покойника… придерживаясь за спинку кровати, она сделала шаг к окну, перенесла руки на подоконник, облокотилась, тяжело дыша. Сейчас, отдохну, закрою форточку и лягу, согреюсь. Собравшись с силами, она выпрямилась, поднесла руку к форточке и замерла. За окном было бледно-голубое небо, голые ветви деревьев. Забытый запах свежести, крик птиц. Воробьи сорвались с ветки, упорхнули стайкой, на их место тотчас прилетели другие. Весна? Так пахнет влажная от стаявшего снега земля, пробивающаяся к солнцу трава, набухшие почки деревьев.

Что-то всколыхнулось в памяти, она поднесла руку ко лбу, пытаясь сосредоточиться. Такое же бледное небо, запах залитой водой земли, травы, крики птиц… Только тогда были другие птицы. Их было много, они кипели над…, над берегом, а внизу билось о скалы холодное море. Воспоминания обрушились камнепадом, мгновенными видениями казалось навсегда забытых лиц. Вот, вот промелькнуло одно лицо. Как она могла забыть его? Саша?

Слабость отступила, она вдохнула холодный весенний воздух, осмотрелась, будто впервые. Кровать, тумбочка, капельница. Почему я здесь? Я что, в больнице?

Твердо ступая босыми ногами по линолеуму, она подошла к двери, прислушалась и потихоньку приоткрыла. Коридор был пуст, возле двери на столике лежал журнал с записями дежурств, карандаш, газета. В дальнем конце коридора мелькнул белый халат, она отпрянула, словно боялась, что ее заметят. А чего я, собственно боюсь? Она решительно шагнула в коридор, подошла к столику, присела на стул. Журнал был испещрен записями дежурств, последняя запись, судя по всему, сегодняшняя. Девятое марта. А год? Почему-то ей стало важно узнать какой нынче год. Она отодвинула журнал, взяла газету. Знакомый шрифт, ордена… «Правда» девятое марта тысяча девятьсот шестьдесят первого года… Не может быть! Она огляделась, будто хотела, чтобы кто-то разуверил ее. Этого просто не может быть! Лихорадочно раскрыв газету, она впилась побежала взглядом по листам.

«Вчера состоялась встреча премьер-министров стран Содружества в Лондоне (до 17 марта). Хендрик Фервурд объявляет о том, что Южная Африка 31 мая выходит из Содружества. В Тананариве, Мадагаскар, проходит конференция политических лидеров Республики Конго; до 12 марта. Достигнута договоренность об образовании конфедерации 18 государств».

Не то, дальше:

«Космический корабль с подопытным животным: 9 марта 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту и в тот же день успешно совершил посадку в заданном районе четвертый космический корабль-спутник. Вес корабля без последней ступени ракеты-носителя 4700 килограммов. Высота перигея орбиты 183,5 километра, высота апогея 248,8 километра, наклонение 64 градуса 56 минут к плоскости экватора. На корабле была установлена кабина с подопытным животным – собакой Чернушкой и другими биологическими объектами, а также телеметрическая и телевизионная системы».

Господи, какие космические корабли?

«Далай-лама обращается в ООН с призывом восстановить независимость Тибета».

А это что?

«Сегодня на полигоне в районе архипелага Новая Земля, в научных целях, осуществлен атмосферный взрыв водородной бомбы мощностью пятьдесят мегатонн. В ходе эксперимента…»

Нет, только не там! Она почувствовала, как голова наполняется звоном, как дрожат руки, а сердце бьется неровно, с задержкой: остановится – снова забьется, опять остановится…

В глазах багровый туман. Гнев, ярость? Жалость, страдание? Закрашенное окно напротив, она переводит на него взгляд и стекло лопается, разлетаясь грязно-белым дождем, осколки бьют в стены. С треском вылетает рама, гнутся стальные решетки…

– Лада, Лада Алексеевна! Остановитесь!