Клайв Баркер - Имаджика

Он упал на колени и прижал свои ладони к леднику. На этот раз он точно услышал звук сквозь ветер – хриплый вой где-то вверху. Невидимки мирились с его сновидческим присутствием уже достаточно долго. Теперь они поняли его намерения и стали смыкаться вокруг него, готовясь к десанту. Он дохнул на ладонь и сжал ее в кулак, чтобы дыхание не успело ускользнуть, а потом поднял руку вверх и ударил по льду, в самый последний момент разжав кулак.

Пневма покинула его ладонь с громовым раскатом. Не успело затихнуть эхо, как он уже зажал в кулаке второе дыхание и ударил им об лед. Потом третье и четвертое, в быстрой последовательности. Он с такой силой обрушивал удар на твердую, как сталь, поверхность, что, если бы пневма не амортизировала удар, он переломал бы каждую косточку своей ладони, от запястья до кончиков пальцев. Но его усилия не прошли даром. От места удара по льду расходились тонкие трещинки.

Вдохновленный успехом, он начал вторую серию ударов, но, нанеся первые три, он почувствовал, как что-то схватило его за волосы и дернуло назад. Потом что-то сжало его поднятую для удара руку. Он еще успел ощутить, как лед трескается под его ногами, но в следующую секунду за волосы и за руку его оторвали от ледника. Он изо всех сил пытался высвободиться, понимая, что, если нападающим удастся поднять его высоко в небо, его дело проиграно: они либо разорвут его на части среди облаков, либо просто уронят его вниз. Хватка, удерживающая его волосы, была послабее, и, извернувшись, он сумел освободить голову, хотя и почувствовав при этом, как кровь потекла у него по лбу. Теперь он мог посмотреть на нападающих. Их было двое, каждый длиной футов в шесть. Тела их представляли собой длинные позвоночники с бесчисленными ребрами, едва покрытые плотью. У них было по двенадцать конечностей без костей. Головы представляли собой рудиментарные наросты. Лишь движения их отличались красотой: синусоидальные сжатия и распрямления. Он вытянул руку и ухватился за ближайшую голову. Хотя никаких различимых черт на ней заметно не было, плоть выглядела достаточно хрупкой, а в руке его еще оставалась кое-какая сила от высвобожденных пневм, способная причинить серьезный ущерб. Он впился пальцами в плоть существа, и оно немедленно стало корчиться, судорожно маша членами и обвиваясь вокруг товарища для поддержки. Он изогнул тело в одну сторону, потом в другую. Движения его были такими исступленными, что ему удалось освободиться. Потом он упал – и всего-то каких-нибудь шесть футов, но ударился он сильно о растрескавшийся лед. От боли у него захватило дух. У него еще хватило времени заметить, как существа опускаются на него, но времени на бегство уже не осталось. Спал ли он или бодрствовал, он знал, что пришел его конец: смерть от этих членов имеет законную силу для обоих состояний.

Но прежде чем они успели добраться до его плоти, ослепить его, кастрировать его, он ощутил, как растрескавшийся ледник под ним содрогнулся, вздыбился с чудовищным грохотом и сбросил его со своей спины в снег. Осколки посыпались на него, но сквозь их град он увидел, как женщины, закованные в лед, покидают свои могилы. С трудом он поднялся на ноги, чувствуя, как земля дрожит под ним все сильнее и сильнее. Грохот небывалого освобождения эхом отдавался в горах. Потом он повернулся и побежал.

Снежная буря проявила скрытность и тут же набросила свой покров на зрелище воскрешения, так что он бежал, не зная, как завершились начатые им события. В одном он был уверен: агенты Хапексамендиоса не преследовали его, а если и пытались организовать погоню, то просто потеряли его из виду. Но их отсутствие служило ему не очень-то большим утешением. Он не вышел невредимым из своих приключений, а ведь путь, который ему предстояло проделать, чтобы вернуться в лагерь, был немалым. Его бег вскоре превратился в беспомощное ковыляние, и кровь метила его маршрут. Пора кончать с этим сном, – подумал он и открыл глаза, намереваясь подвинуться к Пай-о-па, обнять его, поцеловать мистифа в щеку и рассказать ему об этом видении. Но его мысли были слишком спутанными, чтобы он смог окончательно пробудиться от сна, и он не осмелился улечься на снегу, опасаясь, что смерть во сне настигнет его быстрее, чем утро разбудит его. Из последних сил он пробирался вперед, слабея с каждым шагом, гоня от себя мысль о том, что он сбился с пути и лагерь находится не впереди, а совсем в другом направлении.

В тот момент, когда он услышал крик, взгляд его был устремлен под ноги, и первым делом он инстинктивно вскинул голову вверх, ожидая появления тварей Незримого. Но до того, как взгляд его достиг высшей точки своей траектории, он наткнулся на чью-то фигуру, приближающуюся слева. Миляга остановился и стал присматриваться. Фигура была лохматой, голова ее была покрыта капюшоном, но руки ее были распахнуты в приветственном объятии. Он решил не расходовать последние оставшиеся у него запасы энергии на то, чтобы выкрикнуть имя Пая. Он просто изменил направление и направился навстречу мистифу. Мистиф успел сбросить с себя шубу и распахнуть ее перед Милягой, так что тот рухнул в ее блаженные глубины. Но он уже не почувствовал этого. Собственно говоря, он мало что чувствовал, кроме облегчения. Как учил его мистиф, он избавился от всех сознательных мыслей, и оставшаяся часть путешествия превратилась в расплывчатую пелену падающего снега, сквозь которую иногда пробивался голос Пая, говоривший, что вскоре все будет кончено.

– Я сплю или нет? – Он открыл глаза и приподнялся, ухватившись за полу шубы Пая. – Я проснулся?

– Да.

– Слава Богу! Слава Богу! А я-то уже думал, что замерзну до смерти.

Он снова уронил голову на постель. Костер горел, пожирая мех, и он чувствовал, как его тепло согревает его лицо и тело. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы разобраться в значении этого обстоятельства. Потом он снова приподнялся и понял, что он гол, гол и покрыт шкурами.

– Я не проснулся, – сказал он. – Проклятье! Я все еще сплю!

Пай снял с костра кувшин с пастушьим напитком и налил чашку.

– Тебе это все не приснилось, – сказал мистиф, передавая чашку Миляге. – Ты действительно отправился на ледник, и ты был очень близок к тому, чтобы не вернуться обратно.

Миляга взял чашку израненными пальцами.

– Я, наверное, сошел с ума, – сказал он. – Я помню, как я подумал: это мне только снится, а потом я снял шубу и одежду... какого черта я это сделал? – Он еще помнил, как он пробивался сквозь снег и дошел до ледника. Он помнил боль, помнил трескающийся лед, но все отодвинулось куда-то так далеко, что оказалось за пределами досягаемости. Пай прочитал его недоуменный взгляд.

– Не пытайся вспомнить сейчас, – заметил мистиф. – Когда настанет время, оно придет само. Стоит перестараться, и сердце не выдержит. Тебе надо немного поспать.