Екатерина Казакова - Наследники Скорби

-

Ивор, Ивор, проснись!

-

Всклокоченный мужик тряс за плечо закутанного в войлок человека.

-

Что случилось?

-

Разбуженный заворочался, откинул одеяло, и в рассветном полумраке его лицо со следами застарелой усталости

-

кругами вокруг глаз и глубокими складками в уголках рта

-

показалось совсем древним.

-

Нежа померла, а Радислава и Молчана лихоманка настигла.

-

Дождь идет, Дабор?

-

глухо спросил Ивор.

-

Идет, проклятущий,

-

кивнул мужик.

-

Просвета нет. Как бы сильней не разошелся. Ты уж поспеши, родимый. Надо отчитать их, да и…

Заканчивать Дабор не стал.

-

Отчитаю,

-

мужчина свесил ноги с лавки, нащупывая стоптанные сапоги.

В избе было душно, влажно, пахло прелью и дымом, но все одно

-

лучше, чем снаружи, где уже который день с неба сыпался мелкий, как пыль, нудный дождь. Гнилой таяльник! Ой, гнилой! Хоть во что оденься и обуйся, все одно

-

сыро и холодно…

Запахнувшись в кожаную накидку и надвинув капюшон на самые глаза, Ивор шел за Дабором. Он думал: "Девять суток. Прошло уже девять суток…" Девять долгих суток, слившихся в один бесконечный хмурый, скорбный день, которому нет и словно не будет конца. Будто все, кого обережник знал и дал обет защищать, решили умереть, оставив его доживать век с чувством горького стыда и никчемности.

Ноги скользили по залитому водой снежному насту, и мокрый черный лес, шумящий за тыном, казался навьим миром

-

безрадостным, тоскливым, мрачным. Изба стояла на окраине. А рядом столпились те, кого еще держали ноги: хмурые уставшие люди с остановившимися взглядами и отрешенными лицами…

Ивор оглядел их

-

и сердце сжалось. Из Елашира выходили обозом в тридцать человек. А нынче осталось меньше дюжины… Что за недуг неведомый они на себе принесли и где его сыскали

-

поди теперь дознайся. В Вадимичи приехали

-

в обозе заболели двое. Думали, лихоманка скрутила. Хворые метались в жару, жаловались на озноб и ломоту в костях. Обережник отпаивал их сбором трав, очищал Даром. Да только впусте.

Когда спустя день болящие покрылись черными струпьями

-

тут уж стало ясно, что без помощи не обойтись. Отправили в Цитадель сороку с коричневой ниткой на лапке, вестница упорхнула, и в тот же вечер умер первый из обозников. К ночи

-

еще один.

Через трое суток умерших было уже восьмеро, а лихоманка перекинулась на жителей веси. Похороны в Вадимичах стали делом обыкновенным.

Колдун сбился с ног, силясь помочь людям, чая дождаться подмоги из крепости. Он пользовал больных настоями, омывал отварами, лил Дар без жалости и скупости. От питья и припарок хворым будто делалось лучше. Черные струпья прорывались наконец гноем, но после этого… человек умирал.

Обережник пытался лечить от язв, варил мази на нутряном свином жиру и чистотеле, снова лил Дар. Но проклятые свищи, рубцуясь, усиливали лихорадку. И снова люди гибли.

Вадимичи охватила глухая беспросветная тоска.

Уже не плакали по сгинувшим детям матери, не чернели от горя отцы и мужья, не причитали невесты по женихам

-

сами лежали при смерти. Безысходность завладела каждым домом

.

А хоронить покойников было некому. Уже три избы заколотили наглухо, потому как не осталось сил вывозить тела и предавать их земле. Ивор лишь читал над усопшими отходной наговор, чтобы души покинули непогребенные по укладу тела, вознеслись в вышние небеса. На все прочее не осталось сил.

Насельник Цитадели лишь бился за оставшихся, еще живых людей. Пытался избавить от мученической смерти трехлетнюю осиротевшую Усладу

-

внучки его ровесницу. Лил Дар, унимал жар, очищал кожу от ржаво

-

красных пятен. Утихло и то и другое! Думал

-

сдюжил. Да только к ночи возвратилось все с новой силой. Сгорела Услада. Отяжелела маленькая, изрытая язвами ручонка, выскользнула из ладони обережника. А он, несколько оборотов сидевший над тяжело умирающим дитем, уткнулся лбом в лавку и первый раз за много

-

много лет разрыдался от бессилия и усталости.

Здоровый мужик, переваливший годами на пятый десяток, женивший троих сыновей и двух дочек, переживший жену

-

рыдал от отчаяния, что не смог спасти чужого ребенка. В той избе он и заснул, на соседней лавке с покойницей. Идти куда

-

то сил не осталось. Тут его разбудил, отыскав, Дабор. Теперь, значит, Нежу хоронить… Хранители светлые, за что вы кару такую людям отмерили? Эх, а ведь про Усладу

-

то он забыл!

-

Дабор, друже, девочка Кричанова тоже померла. Ее б перенести сюда же,

-

виновато сказал обережник.

-

Вместе уж с ними и закроем.

Мужчина в ответ кивнул.

Умерших разложили по лавкам нетопленой избы. От запаха заживо изгнивших тел мутился рассудок, а желудок, казалось, уже привычный к смраду, все равно сжимался, подпрыгивал к горлу. Ивор отчитал умерших, вздел очистительные обереги и вышел из избы на улицу.

Волглый воздух таяльника показался дурманным и сладким. Вот и все. Обережник не считал умерших. Не хватало духу. Но знал, что их уже больше трех десятков, и из

-

за этого становилось еще страшнее. От неведомой хвори не было спасения. Дар разбивался об недуг, как глиняный горшок об стену.

А, может, так оно случилось еще и потому, что Сила

-

не колодец бездонный, нельзя ее черпать без удержу. Уже сутки тому Ивор почувствовал

-

не так живо она ему отзывается. Устал. Да ведь людям не объяснишь. Люди спасения чают. Или хоть облегчения. Как откажешь?

Вот только выходило

-

что бы он ни пробовал, помочь не удавалось. А самое страшное

-

когда на постой у Вадимичей останавливались, и подумать не могли, что приманили с собой этакую беду.

Ивор побрел следом за Дабором в гостиный дом, про себя отмечая, что мужчина ступает тяжело и пошатывается. Видать, занемог. Страшно это. Страшно