Джо Аберкромби - Прежде чем их повесят

Рука Глокты мучительно крепко сжала каменное ребро парапета. Он наблюдал, как они наступают, и его сердце колотилось почти так же громко, как гуркские барабаны.

«От страха или от возбуждения? И есть ли разница? Когда в последний раз я испытывал подобную сладко-горькую дрожь? Когда выступал перед Открытым советом? Когда руководил атакой королевской кавалерии? Когда бился перед ревущими толпами на турнире?»

Щиты неуклонно приближались, по-прежнему выстроенные в ровную линию поперек всего перешейка.

«Осталась сотня шагов… девяносто… восемьдесят… — Он искоса взглянул на Коску, по-прежнему скалившего зубы, как безумец. — Когда же он отдаст приказ? Шестьдесят… пятьдесят…»

— Приготовиться! — взревел стириец. — Огонь!

По стене прокатилась волна громкого треска, и все арбалеты были разряжены одним мощным залпом, усыпав стрелами щиты и землю вокруг них. Стрелы впивались в трупы и в любого из гурков, которому не повезло оставить незащищенной какую-либо часть своего тела. Стрелки опустились на колени за парапетом и принялись перезаряжать арбалеты. Они доставали новые стрелы, вращали рукоятки, торопились и потели. Удары барабанов стали чаще, настойчивее, щиты ползли вперед прямо по разбросанным телам.

«Должно быть, за этими щитами не очень-то приятно: идешь по трупам и гадаешь, скоро ли сам к ним присоединишься».

— Масло! — крикнул Коска.

С башни, что была слева от Глокты, полетела бутылка с зажженным фитилем. Она разбилась об один из плетеных щитов, и по его поверхности жадно разбежались огненные струйки. Щит побурел, почернел, зашатался, изогнулся и начал постепенно заваливаться назад. Из-за него с воем выбежал солдат, его рука была объята пламенем.

Пылающий щит упал на землю, открыв колонну гурков. Одни толкали тачки с булыжниками, другие несли длинные лестницы, прочие были вооружены луками, мечами, копьями. Гурки издали боевой клич и ринулись вперед, подняв щиты, стреляя из луков вверх по стенам, петляя между трупами. Кто-то падал навзничь, пронзенный арбалетными стрелами. Кто-то выл, зажимая руками раны. Кто-то полз по земле, хрипя и изрыгая проклятия. Одни молили о пощаде, другие сопротивлялись, третьи пытались убежать, но их настигали выстрелы в спину.

Наверху, на стенах, тенькали луки и клацали арбалеты, летели вниз новые бутылки с горящим маслом. Кто-то орал от боли, шипел и ругался, кто-то укрывался за парапетом, а снизу взмывали все новые и новые стрелы, гремели по камням, свистели над головами и время от времени с тупым звуком входили в плоть. Коска поставил одну ногу на зубец стены, не обращая внимания на опасность; он перегнулся вперед и, потрясая зазубренной саблей, вопил что-то, чего Глокта не мог разобрать. Кричали все вокруг, и нападающие, и защитники.

«Сражение. Хаос. Теперь я вспоминаю. Неужели когда-то это мне нравилось?»

Вспыхнул еще один щит, наполняя воздух едким черным дымом. Гуркские солдаты посыпались из-за него, словно пчелы из разбитого улья. Они обступили дальнюю сторону рва и выбирали место, где установить лестницу. Защитники стали швырять в них со стены каменные глыбы. Новый снаряд из катапульты упал с большим недолетом и проложил широкую тропу посреди гуркской колонны, разбросав в стороны убитых и клочья плоти.

Мимо протащили солдата с торчащей из глаза стрелой.

— Я выживу? — выл он. — Я выживу?

Минутой позже человек совсем рядом с Глоктой внезапно вскрикнул: стрела пробила ему грудь. Он развернулся вполоборота, арбалет выпал из его руки, и стрела по самое оперение вошла в шею его соседа. Оба рухнули под ноги Глокте, заливая камни кровью.

Внизу, у подножия стены, бутылка с маслом разбилась посреди толпы гуркских солдат как раз в тот момент, когда они пытались установить лестницу. К вони разложения и дыму горящего дерева прибавился слабый запах жареного мяса. Охваченные огнем люди вопили, метались и кидались в затопленный ров.

«Умереть от огня или от воды. Ну и выбор».

— Ну что, вы видели достаточно? — прошипел ему на ухо Секутор.

— Да.

«Более чем достаточно».

Глокта оставил Коску, хрипло орущего по-стирийски, а сам начал проталкиваться через толпу наемников к лестнице. Он пошел следом за носилками; каждый шаг причинял мучительную боль, но он старался не отставать, а навстречу ему тек нескончаемый поток людей.

«Никогда бы не подумал, что буду рад спускаться по лестнице».

Впрочем, радость была недолгой. Когда он достиг подножия лестницы, его левая нога уже отказывала, охваченная слишком знакомой мучительной болью.

— Черт возьми! — шипел сквозь зубы Глокта, прыгая на одной ноге и опираясь о стену. — Даже раненые способны передвигаться лучше, чем я! — Он взглянул на ковыляющего мимо солдата, перевязанного окровавленными бинтами.

— Это неправильно, — шипел Секутор. — Мы сделали свое дело. Мы нашли предателей. Так какого черта мы все еще здесь?

— Сражаться за короля — это, очевидно, не для тебя?

— Умирать за него — точно не для меня.

Глокта хмыкнул.

— Ты думаешь, во всем этом треклятом городе хоть кому-нибудь это нравится? — Ему показалось, что сквозь шум битвы до него доносится голос Коски, поносящего гурков. — Не считая сумасшедшего стирийца, конечно. Присматривай за ним, хорошо, Секутор? Он предал Эйдер, предаст и нас, если дела пойдут плохо.

Практик внимательно взглянул на него, и на этот раз в его глазах не было ни тени улыбки.

— А дела идут плохо?

— Ты же был там, наверху. — Глокта сморщился, вытягивая ногу. — Бывало и лучше.

Этот длинный сумрачный зал раньше был храмом. Когда начались атаки гурков, сюда стали приносить раненых, чтобы за ними ухаживали жрецы и женщины. Место было удобное — в Нижнем городе, недалеко от стен. Жителей в этой части трущоб почти не осталось.

«Мощные пожары и падающие на голову камни быстро делают район непопулярным».

По мере того как битва продолжалась, легкораненые возвращались на стены, а здесь оставались только серьезные больные. Люди с отрубленными конечностями, с глубокими ранами, с обширными ожогами, со стрелами, засевшими в теле, лежали повсюду в сумрачных проходах на залитых кровью носилках. День за днем их число увеличивалось, пока их тела не заполонили весь пол. С ходячими ранеными теперь разбирались снаружи, а это место предназначалось для искалеченных и истерзанных.

«Для умирающих».

Здесь каждый разговаривал на языке собственной боли. Одни стонали, не умолкая. Другие кричали, требовали помощи, пощады, воды, звали своих матерей. Кто-то кашлял, хрипел и сплевывал кровь. Кто-то испускал последний вздох.