Пола Волски - Наваждение – книга 2

– Дядюшка Кинц! – завопила Элистэ от боли и смертельного ужаса. – Дядюшка!

Он не ответил, она его даже не видела. Наверно, он задохнулся от дыма. Потерял сознание, не способен помочь ни ей, ни себе, повержен своим же собственным наваждением…

Дядюшка Кинц – и повержен наваждением, тем более им же сотворенным?

Смешно.

И знание, о котором она забыла, поддавшись панике, вновь вернулось к ней. Ведь все происходящее нереально. А она-то, дурочка, попалась на этот обман.

Дальше все было просто. Элистэ глубоко вздохнула, собралась с мыслями, напрягла волю, вспомнила приемы, которые отрабатывала последнее время, и разом убрала огонь с юбки. Встала, огляделась и сама подивилась, каким образом, пусть на минуту, этот кукольный театр смог ввести ее в заблуждение. Туман по-прежнему висел в воздухе, но стал для нее прозрачным. У камина сидел и внимательно наблюдал за ней дядюшка Кинц. Кресло, коврик и половицы не претерпели ни малейшего ущерба. Живые белые статуи продолжали стоять по углам, но теперь она видела их призрачную нематериальность и не спеша рассматривала их, восхищаясь дядюшкиным мастерством. Две фигуры воздели руки и одновременно метнули в нее ослепительные стрелы. Развеять наваждение было проще простого, но из чистого любопытства Элистэ решила не делать этого. Молнии ударили в цель; она была готова, но все равно ощутила слабую тень удара – настолько могущественным было наваждение. Самообладания она не потеряла, но что-то почувствовала и невольно зажмурилась, когда жгучий блеск ударивших молний взорвался призрачным сиянием. Наваждение совершенно безвредное, и тем не менее неприятно. Элистэ сосредоточилась, распознала сквозь туман подлинную реальность и тем самым развеяла чары. Дым, статуи и призрачные следы разрушения исчезли. Комната обрела прежний вид.

Элистэ облегченно вздохнула и заметила:

– Чуть было не поддалась.

– Ну, всего на минутку, и сразу преодолела. Только что, дитя мое, ты развеяла довольно сложное наваждение. Поздравляю! – Кинц улыбнулся, подошел к ней и поцеловал в щеку. Не успел он, однако, коснуться ее губами, как из угла послышалось возбужденное гудение и пощелкивание. Дядя и племянница удивленно обернулись и увидели, что Чувствительница Глориэль загорелась пульсирующими огнями, а ее полированный металлический купол дрожит мелкой дрожью.

– Что с ней? – спросила Элистэ, в то время как гудение Чувствительницы поднялось до пронзительного механического визга.

– Она разволновалась. Мне не следовало целовать тебя в ее присутствии.

– Почему?

– Это ее расстроило. Бедная моя красавица чувствует себя неуверенно. Ей требуется любовь, понимание и, в первую очередь, заверения.

– В чем?

– В любви.

– Да неужто она ревнует?

– Попытайся ее понять, дитя мое. Она чрезвычайно ранима, а главное – ей не хватает самоуверенности.

– Вот уж не сказала бы. Ладно, ладно, дядюшка Кинц, не нужно ничего объяснять.

– Я прошу тебя не говорить так о ней.

Кинц, опустившись на колени перед обиженной Чувствительницей, принялся оглаживать ее стеклянные рожки и бормотать какие-то нежности. Глориэль перестала раздраженно мигать и засияла ровным мягким светом. Пронзительный механический визг перешел в тихое мурлыканье и пощелкивание Кинц посмотрел на Элистэ:

– Она пришла в себя. Сейчас самое время к ней обратиться. Иди-ка сюда, моя дорогая, и положи на нее ладони.

– Я? Зачем? – опешила Элистэ.

– Глориэли нужно привыкнуть к твоему прикосновению, дитя мое, иначе ты не сумеешь помочь нам нынче ночью.

– А, понимаю… Хорошо. Что вы там говорили о носильщиках?

Элистэ опустилась на колени рядом с дядей и осторожно протянула руку.

– Видишь ли, мой скромный план освобождения мастерицы Флозины Валёр предполагает участие Глориэли. Глориэль великодушно согласилась помочь, но нам предстоит решить одну проблему. Дитя мое, просто приложи к ней ладони. Она не будет против. Обе ладони – вот так. Умница.

Элистэ прикоснулась пальцами к металлической поверхности, затем прижала ладони к серебристым бокам Глориэли, ожидая то ли отталкивания мертвой материи, то ли удара. Но она почувствовала под руками всего лишь тепло и идущую откуда-то изнутри дрожь. Мурлыканье Глориэли перешло в другую тональность, а огни из золотых превратились в густо-оранжевые.

– Как мило с ее стороны! Полный успех. По-моему, дитя мое, ты пришлась ей по душе.

«Отнюдь, – подумала Элистэ. – Как и она – мне. Но ради вас, дядюшка, она меня перетерпит. Не понимаю, откуда пришло ко мне это знание, но пришло».

– Дивно, дивно, все восхитительно!

– М-м-м… – протянула Элистэ. «Вовсе нет».

– Отлично. Теперь – к делу. Ты мне поможешь, дитя мое?

– С радостью, дядюшка. Что нужно сделать?

– Отнести нынче вечером Глориэль в сады Авиллака. Увы, мне одному не под силу ее поднять. У юного Дрефа свои дела, а это задание я мог бы доверить только ему и тебе.

– В сады Авиллака? Но зачем и что будет делать там Глориэль?

– Сперва она освоится. А потом… потом поглядим.

– Дядюшка, вы говорите загадками. Я понимаю, после вы все объясните. Правда, вы расскажете мне, когда мы будем в Садах? А сейчас, раз нам нужно идти, вы, конечно, придадите нам иной облик, верно?

– Разумеется. Я все продумал, моя дорогая. Ты только представь себе, какие у нас возможности! Кем ты хочешь стать? Брюнеткой? Выше ростом? Или, напротив, коротышкой? Полноватой матроной? Юной гризеткой? Старой торговкой с Набережного рынка? Выбирай.

– Молодым парнем! Девушкой, обряженной под парня. В театре такое все время показывают.

– Неужто? Однако любопытно. Но зачем?

– Затем, чтобы актрисы могли покрасоваться в облегающих панталонах.

– Ага, понимаю. Понимаю. Ну что ж, хочешь стать пареньком, будь им. Но никаких облегающих… этих… дорогая моя. А я стану матросом, – заявил Кинц. – В расцвете лет, с черными курчавыми бакенбардами и великолепными усами. Сплошные мускулы и потрясающие татуировки. Быть может, шейный платок в горошек. Повадка дерзкая, убийственно самоуверенная. Характер вспыльчивый, явно любит подраться. Кольцо в ухе… нет, в обоих ушах. Вот именно. Мне это нравится.

– Мне тоже. Дядюшка Кинц, мы превратимся прямо сейчас?

– Сию же минуту.

Превращение осуществилось мгновенно и как бы само собой. Элистэ почувствовала, что тело ее начало меняться – как уже было много месяцев назад, когда Кинц придал ей обличье волчицы. Она стала выше, обросла мускулами, раздалась в плечах, руки и ноги у нее удлинились. Волосы стали короткими, щеки обросли юношеским пушком, обещающим превратиться в бородку. Длинное платье и белое фишу преобразились в мешковатые штаны, потрепанную карманьолку и шейный платок. Она посмотрела на свои широкие ладони, глянула в зеркало на новоприобретенный курносый веснушчатый нос – и захихикала. Тогда Элистэ испугалась перемены и растерялась, но теперь все было наоборот. Ведь она научилась преодолевать наваждения и видеть под маской саму себя – настоящую, неизменную, не преображенную чарами. И подлинный облик дядюшки Кинца, стоящего рядом, тоже проступал под ложной личиной бицепсов, бравады и боевитости. Она веселилась от всей души.