Сергей РАТКЕВИЧ - Девять унций смерти

«Не смей подозревать профессора Брессака! — вспыхнул бывший марлецийский студент. — Он бы никогда…»

«Я не подозреваю… я прокидываю варианты…» — поморщился лазутчик.

«Прокидывай какие-нибудь другие!» — рычал лекарь.

«Я прокидываю все, коротышка. Все, сколько их есть. И можешь не возмущаться. Это ты у нас благородный сэр, а мне чести и достоинства по роду занятий не положено, знаешь ли… Впрочем, профессор и правда, скорей всего, ни при чем. Напротив — то, что он подарил тебе эту книгу, вероятно, спасло его от… быть может, даже от гибели. Так что можешь считать, что ты спас его дважды, сэр доктор».

«А что может быть такого с этой книгой?»

«А ты переведи ее, тогда и узнаешь».

«Думаешь, там какая-нибудь важная тайна?»

«Может быть, и нет. Но те, что следят за нами, надеются, что тайна все-таки есть. И теперь они пуще всего боятся, что ты докопаешься до нее первый. Чувствуешь, как сгущается чужая ненависть? Даже такой тупица, как ты, должен почувствовать».

«Попробуй тут не почувствовать! А за тупицу ответишь!»

«В другой раз, коротышка! Занят я. Да и у тебя дело есть. Важное, между прочим, дело!»

— Что скажешь, раб?

— Мы нашли то, что искали, о беседующий с Бесконечными ослепительный господин! Мы нашли ее!

— Нашли? И это все?! Я надеялся услышать, что вы ее уже уничтожили!

— Смилуйся, ослепительный господин! Найти ее было не так просто! У этих… лишенных истинного света варваров так много вонючих куч мусора, которые заменяют им настоящие города… Среди их вони и дикости трудно отыскать необходимое.

— Ты смеешь мне возражать, раб?! Если б было легко, я послал бы десяток наложников, а не вас, храмовую стражу, лучших из лучших!

— Прости, господин!

— И не подумаю. Проси пощады у тех, кто стоит за моей спиной. Ибо могуч и страшен их гнев, и не своей волей я караю и милую. Но, впрочем, вот что… Их незримая мудрость повелевает дать вам всем еще один шанс. Ровно столько времени, сколько вы уже растратили впустую. И помните, она должна умереть! Во имя Тех, кто вечно смотрит на нас! Ступай.

— Во имя Тех, кто смотрит… Благодарю, господин…

— Ступай, я сказал…

Эта книга… она восхитительна! Изумительная, непревзойденная вязь фаласского письма, сама по себе почти живопись… или нет! Музыка. Шарц почти слышал, как звучат эти переливы чужого языка, то нежно капельные, то тягуче медовые, вспыхивая жарким костром, стекая бледным светом луны, улыбаясь звездами… слышал… слышал и повторял, чуть дыша, жалея, что у него нет такого голоса, что его голос никогда не будет звучать достаточно хорошо, чтобы пропеть все эти песни… а ведь он еще ни слова не разобрал, не перевел, красоты чужой записи слов заворожили его, ему достаточно было просто смотреть…

А ведь это еще не все, ведь кроме самого текста есть еще и рисунки.

Рисунки.

Шарца они почти пугали. Они были невероятно живыми. Это было не просто пойманное в тенета красок и линий, навек застывшее движение — нет! Это было движение, которое прекратилось всего на миг, которое продолжится, едва ты отвернешься. Даже не так. Это было движение, которое не прекратилось. Которое продолжится вне зависимости от того, что ты сделаешь. Продолжится, когда захочет. Этот мир не застыл, словно муха в куске янтаря, он всего лишь медлит. И может всколыхнуться движением в любой момент. Прекрасные девы, качнув бедрами, двинутся в танце, лев прыгнет на свою добычу, стрелок отпустит тетиву, воин взмахнет мечом, борцы, подрагивая мышцами, сойдутся в поединке, а конница прянет вперед, неудержимая в своем смертоносном броске… Шарц трепетал — но и наслаждался тоже. Это все равно, что смотреть в бездонную пропасть. Страшно — да, но и голова от восторга кружится.

А краски какие! Такого невероятного синего цвета так и не смогли добиться ни марлецийские, ни олбарийские, ни троаннские художники и мастера виньеток. А потому что красок таких нет. Фаласские алхимики, похоже, открыли какой-то секрет получения красок почти небесного оттенка.

Гораздо позже Шарц смог отметить, что рисунки как бы перетекают в фаласский текст, образуя с ним единое движение, некий загадочный танец, который почти невозможно уловить глазами, разве что сердцем учуять…

Шарц потряс головой, силясь избавиться от наваждения.

«Моя книга! Эта книга — моя! Ее подарили мне!» — надрывался в нем восхищенный ценитель книжных редкостей.

«А надо бы подарить ее всем. Всему миру. Грех такую радость для одного себя держать!» — тут же укорил его тот Шарц, который искренне уверовал во Всевышнего.

«Но я же поделюсь. Я же ничего… я просто радуюсь…» — оправдывался ценитель.

«Прекратить базар, — скомандовал лазутчик. — Смотрим дальше».

Шарц еще раз потряс головой и принялся смотреть. На сей раз уже перевод. Он попроще. От него не ведет голову. Так…

Марлецийский текст записан убористее, и это странно. Фаласские слова в целом длинней марлецийских, а уж их витиеватые способы увязать одно слово с другим…

«Что-то тут не так, — довольно заметил лазутчик. — Ищи дальше».

Раз пробежав глазами марлецийские переводы с фаласского, Шарц уже не мог оторваться от чудесных историй. Они завораживали не хуже красот фаласской записи. Они были странными. Шарц никогда доселе не читал и не слышал ничего подобного. Скажем, история чудесного спасения прекрасной невольницы помимо чародеев, колдунов, чудовищ и прекрасных юношей, всегда приходящих на помощь красавицам, оказавшимся в затруднительном положении, красочно и в деталях поведала о способах управления государством, свойствах редких алхимических соединений, искусстве повелевать лошадьми, а под конец упомянула четыре неизвестных Шарцу способа снимать головную боль. И все это так поэтично, так ярко… впрочем, некоторые неточности были. Шарц, например, сомневался, что третий способ снятия головной боли так уж безопасен для здоровья, как это утверждала история. С другой стороны, у автора могло быть иное мнение.

«Ты переводи, давай. Нечего сказки читать», — насмешливо напомнил о себе лазутчик.

«Кто-то был страшно занят. Кто-то просил не мешать его трудовому подвигу ничегонеделанья! — откликнулся лекарь. — Отвали! Делай свое „ничего“ и не мешай мне наслаждаться!»

«Я просто хочу, чтоб ты сравнил оригинал с переводом, — пояснил лазутчик. — Это кажется мне важным. А кроме того… если перевод столь хорош — подумай, каков оригинал!»

Это была соблазнительная мысль.

Шарц достал новоприобретенный словарь и открыл его.