Нина Лукинова - Два цвета неба

— О, Богиня и Фабрика, посмотри, на чем ты стоишь! — ревет она, зажимая рот руками. Медленно перевожу взгляд под ноги, невольно делая несколько шагов с ужасным хрустом, и сама чуть не вскрикиваю. Только высокое чувство самообладания и память о той ужасной яме Невара не позволили испугаться. В тот раз было гораздо хуже, сейчас же, при свете солнечных лучей, наваленная груда костей по периметру корабля выглядит скорее интересно, чем устрашающе. Пожелтевшие от времени черепа, обломки скелетов, превратившихся в труху, рассыпаны под ногами подобно осеннему ковру опавших листьев в густом лесу. Под их плотным слоем не проглядывается земли, сплошные хрустящие кости и черепа, глядящие в никуда безднами глазниц. По мне они больше смахивают на папье-маше, чем на угрозу. И что Лару так напугало в древних останках, которые рассыпаются от одного прикосновения? В яме со сваленными туда приходящими, да еще и в темноте, было страшнее во много раз. До сих пор помню вкус крови во рту из прокушенной руки, которая на удивление быстро заросла.

— Что происходит? — обеспокоенно высунулся из дыры Дрейк, держа руку на спусковом курке пистолета, готовый выстрелить в любой момент, и его глаза неожиданно расширились от удивления, когда он обнаружил, что под его ногами. Видимо, так был поглощен изучением древнего корабля, что гори под ногами земля, пробежал бы, даже не пискнув.

— Ничего страшного, всего лишь кости… сотни тысяч костей… — спокойно говорю я, поднимая с земли ближайший череп, просовывая в него руки, как чревовещатель в куклу, проговариваю измененным голосом, двигая мертвую челюсть с сохранившимися зубами. — Он тебе ничего не сделает! — усмехаюсь я.

—Не стоит шутить с мертвыми, — твердо отвечает Лара без тени улыбки, смотря в бездонные глаза черепа, из которого торчат длинными червями двое моих шевелящихся пальцев.

— А что? Укусит? — положив череп на ладонь, разворачиваю его к себе зубастой мордой, вглядываясь в темноту глаз. — Йорик, кто тебя убил? — еще раз усмехаюсь я, и неожиданно понимаю, что не могу отвести глаз от провалов черепушки. Застыв в наигранно-театральной позе, не могу пошевелить ни чем, кроме медленно опускающихся губ, с которых сползла улыбка, перекочевав на зубастый рот черепа.

«Посмотри, Налана, что было! Узнай, что произошло! Ты должна вспомнить, ты должна ОТКРЫТЬ ГЛАЗА!» — раздалось где-то на периферии сознания, на грани сна и яви.

— Кто ты? Череп?

«Хахаха!» — рассмеялся голос, только это уже не Люцион, а кто-то чужой и одновременно знакомый, как когда прокручиваешь свой голос на записи. — «Я твое прошлое, настоящее и будущее! А теперь узри!» — и меня затянули бездонные глаза в самое сердце темноты.

2

Чернильное небо над головой, с которого перезревшими вишнями осыпаются яркие звезды незнакомых созвездий, обрушая небесную красоту. Под ногами выжженная до тла земля, на которой долгие годы не взойдет ни одного захудалого побега. На месте роскошных зеленых лугов и прекраснейших во Вселенной садов распростерлось кровавое море, глубиной по щиколотку, а за спиной догорают руины когда-то великого города, продолжаемые обстреливаться противником. Огонь полыхает повсюду, горят маячащие вдалеке дворцы и небоскребы, горит земля и само небо полыхает маревом необычного огня, переливающегося из ярко-алых в небесно-голубые всполохи. Кажется, что сам огонь является солдатом, исполняющим только один приказ неведомого жестокого генерала—уничтожить! Спалить до тла прекраснейший из миров, превратить его в пепел, чтобы не осталось даже напоминания о Севаре, чтобы он не сохранился в Летописи Времен.

Откуда знаю, что речь именно о Севаре, а не о каком-нибудь другом сказочном месте? Потому что стою среди адского марева, наблюдая, как языки проклятого пламени медленно и методично пожирают мой мир и меня вместе с ним. Только я не горю от адского огня, пламя опаляет тонкую кожу, не причиняя особого вреда. Хоть она и слезает с плеч, как с пережаренной куриной ножки, а в носу стоит тошнотворный запах горелых волос и собственного мяса, это длится не больше двух секунд, затем же возвращаюсь к привычному облику. Все потому, что надеюсь, что телесная боль способна заглушить страдания израненного сердца, пронзенного острой пикой гибнущего мира. Не могу помочь, не могу вмешаться, могу только наблюдать, смотреть, и от этого становится еще тяжелее. Что может быть хуже, чем когда любимый дом, создаваемый огромными трудами, погибает под игом кровожадных захватчиков, разрушающих мечту.

Люди огромным живым морем бегут в кровавую пустошь со стороны горящего города, сжимая в руках скромный скарб и плачущих детей. Они бегут в отчаянии и криках, поддавшись панике, напуганные, обезумевшие от ужаса, не знающие, что делать и как быть дальше. Они молятся своим Богам, выкрикивая их имена, умоляя защитить и спасти их от гнева… кого? Не разобрать, Создателя? Не понимаю,… Кто-то выкрикивает проклятия Богам за посланные мучения. А кто-то падает на колени и молится, но таких меньшинство, и обезумевшая толпа их быстро затаптывает, размозжив черепа и кости, превращая несчастных в кровавое месиво, всего лишь лужу с мелкими кусочками костей и путающимися под ногами кишками, разрывающимися с гадким треском от ударов сапог тысячей ног.

От мала до велика, от любви до ненависти, люди продолжают взывать к своим Богам, умоляя о защите или смерти, не взирая на кровавые раны и чудовищные гниющие язвы, плещут ногами по брызгам крови, становясь похожими на вареных раков. Кровь заливает глаза, стекает потоками по волосам, попадая в воздетые к небу рты и ноздри, потому как с небес течет кровавый ливень, заливая все вокруг. И небеса плачут от боли, и земля стонет, но никто не придет им на помощь, сейчас Боги отвернулись от своей паствы, оставив их купаться в собственной крови.

Тысячеголосый вопль не прекращает раздаваться, когда за спиной толпы рушится город, когда в горящие руины полетели десяток ракет из небесных кораблей, принесших одну только смерть за то, что они не пожелали сдаваться, за то, что верили в победу своих Богов, за то, что продолжали в них верить.… И вот вопль переходит в отчаянный рев толпы, полный безысходности. Плачут женщины и дети, старики и взрослые мужчины, отчаянно и безостановочно, убегая вперед из последних сил от ударной волны, несущейся вдогонку, от ало-голубого пламени, не знающего пощады.

Многие падают, и так и не могут подняться, живьем превращаясь в кровавые массы, те, кто не смог бежать достаточно быстро— старики, раненые, женщины с детьми. Как не печально, безумная толпа не знает различий, тем более, когда отныне каждый сам за себя. Остановиться— означает умереть на месте, и каждый будет бежать, пока есть хоть малейший шанс на спасение.