Галина Романова - Чара силы

— Глупости! — Жива улыбалась, как девочка. — Слышала, мать, какой у него голос? Нет, он будет певцом — гусляром и сказителем! Отец его так сладко поет — заслушаться можно! А сын его перепоет… Расти скорее, голосистый петушок! — добавила она, обращаясь к младенцу. — Вот родит тебе мать сестрицу, вырастет она, оженят ее с моим сыночком — кто на их свадьбе петь станет?.. Кроме тебя — некому!

Слушая веселую болтовню Живы, Златогорка понемногу воспрянула духом и с нежностью прижала младенца к груди.

— Первого сына мы потеряли, — молвила она, — а вот другой нам в утешенье. Даждь вернется — обрадую его...

Жива и Падуб переглянулись при этих словах. Брови женщины страдальчески дрогнули, да и сам Падуб с каждой минутой все сильнее и острее чувствовал надвигающуюся беду.

Златогорка сама поднялась и осторожно ходила по бане, помогая Живе. А потом дошла до дома, где, несмотря на уговоры, затопила печь и, уложив сына, занялась хозяйством. Жива кинулась было ей помогать, но Златогорка остановила ее.

Миновала еще одна ночь. Перед утром Златогорка покормила в первый раз сына, собрала на стол. Она была оживлена и бодра — будто не она недавно умирала в бане, и даже рассердилась, когда Жива поднялась, чтобы уезжать.

— Да пойми, — уговаривала она Живу, — устала ты, измаялась со мной. Только с дороги — и сразу ко мне. Две ночи не спала!.. Передохни хоть до завтра! И мне Даждя ждать полегче будет!

— Нет, прости, хозяюшка, — Жива поднялась, надевая подкольчужную куртку и полушубок, — но и я мать тоже. Я своего сына два дня не видела. Его там без догляда не оставят, а все равно болит все внутри. — Она сжала руками грудь. — Да и кормить мне пора!.. Конь мой отдохнул, а я сама дома отосплюсь!

Она направилась к двери.

— Ну, так пусть Падуб проводит тебя! — остановила ее Златогорка.

— Я сюда в метель добралась, — улыбнулась Жива, — сейчас по хорошей погоде мне еще легче будет. А тебе без него тут совсем тоскливо станет!

Поклонившись напоследок хозяйке и духам–хранителям в красном углу, Жива вышла. На дворе Падуб подвел ей коня и проводил до ворот.

Отдохнувший конь снес всадницу с холма и тяжелым скоком пошел к роще. Падуб посмотрел вслед гостье и вернулся в дом.

Златогорка вовсю хозяйничала, готовя обед. Двигалась она на удивление легко и проворно, все время что‑то напевая про себя. Сбегав по ее приказу за водой к проруби, Падуб присел в уголке, занявшись стрелами для ловушек–самопалов. Время от времени он оглядывался на хозяйку — в ее состоянии так хлопотать? И не присядет — найдет сотню дел и неполадок.

Златогорка нарочно суетилась, порой бессмысленно что‑то переставляя и перекладывая, чтобы не было так тягостно ждать Даждя. Ведь полдня, как уехал! И только один раз, присев у колыбели, она вздохнула, поглядев на спящего сына:

— У него глазки как у отца…

Падуб отвлекся от своего дела.

— Хозяйка?!

Женщина резко поднялась и приникла к окошечку.

— Не чуешь? — шепнула она.

Пекленец выпрямился.

— Случилось что‑то, — уверенно сказал он.

— Беда. — Златогорка схватилась за грудь. — Беда с ним и… она совсем близко!

Женщина опять взглянула в окно, но из него можно было увидеть только часть двора и леса, что вплотную подходил к заставе с этой стороны. Много раньше, когда тут проходила граница Ирия, лес вблизи вырубали, дабы невозможно было взять заставу приступом, но за двадцать лет мелколесье опять подступило к тыну.

Встревоженная женщина бросилась к другому окошку, а Падуб так и вовсе выскочил на крыльцо, так что причину тревоги они увидели одновременно.

Из низины мимо рощи, в которой уже давно скрылась Жива, к холму, охватывая его с двух сторон, шел отряд. Впереди выступали пешцы, за ними — несколько десятков всадников. Конец же колонны терялся за деревьями. А в проеме ворот понуро стоял Хорс, жеребец Даждя. Ноги его были изрезаны настом в кровь, круп потемнел от чужой крови, седло было пусто. Жеребец терся мордой о створку ворот и словно плакал от бессилия.

Крадучись, чтобы раньше времени не заметили, Падуб скользнул обратно и плотно прикрыл за собой дверь. Златогорка, из занесенного снегом оконца видевшая меньше, не сводила с него тревожно блестящих глаз.

Пекленец нарочито медленно повернулся к ней, и женщина схватила его за плечи.

— Ты видел? — в лицо спросила она. — Что?

— Враг у двери, хозяйка, — ответил Падуб и рассказал все, что разглядел. Несмотря на расстояние, он сразу узнал наемников Кощея.

Златогорка молча опустилась на лавку, руками стараясь утихомирить биение сердца. Падуб стоял над нею, сжимая кулаки.

— Уходить тебе надо, хозяйка, — сказал он. — В подполе лаз с прошлых времен остался — ведет аж до самого берега. Я там еще с лета две лодки оставил, где обрыв и кусты. Далеко отъехать можно: лед‑то покамест тонок. А там все по протоке вверх — и до. замка доберешься. К вечеру будешь…

— А ты? — снизу вверх взглянула женщина.

— Что — я? — Падуб оглянулся на свой угол. — Стрел у меня много. Отвлеку их. Только ты уходи!

— Глянь — они близко? — вдруг тихо спросила Златогорка.

Падуб приник к щели.

— Еще немного — и к холму подойдут, — сказал он.

Златогорка подошла к колыбели, что всю осень любовно, с приговорами мастерил Даждь, погладила пальцами резной край, точеные головки коней и уток, влекущих по небу солнце днем и ночью, наклонилась над сыном.

— У него глазки как у отца, — повторила снова.

— Поспешай, хозяйка! — взмолился Падуб. — Собирай сына!

Златогорка вынула младенца из колыбели, стала пеленать. Падуб тем временем собирал кое‑что в дорогу. До замка можно было добраться всего за полдня — на закате женщина с ребенком будут в безопасности, а потому он не запасал много еды: каравай хлеба, вяленое мясо, репа. Подумав, добавил кресало и трут.

Златогорка тем временем собрала сына и подозвала Падуба.

— Возьми его, — приказала она. — И уходи!

Пекленец шарахнулся, отмахиваясь.

— Что ты, хозяйка! — воскликнул он. — Не время шутки шутить!

— А я и не шучу. Бери моего сына и уходи.

— А ты что?

— Что я? — Златогорка посмотрела на личико младенца, а потом прикрыла его краем одеяльца и отвернулась. — Даждь что сказал? «Верну первенца или сам умру!..» Погиб он. Не чуешь разве?

Падуб посмотрел на сверток.

— Мне сердце иное говорит, — солгал он, но Златогорка сама обо всем догадалась.

— Он погиб. А раз так, то и мне на свете жить незачем, — молвила она.

— А сын?

— Жива его лучше моего воспитает — она добрая и сильная!

— Не женское это дело, — взмолился напоследок Падуб, поняв, что иным женщину не проймешь. — Нам, воинам, на роду написано сражаться, а вам, женщинам…