Хартман Рейчел - Серафина

Она поцеловала меня в щеку и вышла на свет, моментально превратясь из испуганной, лепечущей девочки в степенную молодую женщину. На ней было платье цвета Небес, золотые волосы сияли солнцем. Она встала прямо, подняла руку, приветствуя слушателей, держа подбородок высоко и гордо. Я изумленно хлопнула глазами, хотя меня не должна была удивлять ее спокойная, величественная осанка. Она еще не развернулась в полную силу, но истоки у этой благородной ауры, кажется, были чем-то врожденным.

Хотя музыкальные способности… кхм. Они у нее были на удивление посредственные, но это не имело значения. Она во многом восполнила огрехи в исполнении всем своим внушительным видом, а уж Виридиуса бесспорно поставила на место. Я следила за ним из-за занавеса — у него челюсть отпала. Это было более чем приятно.

За Комонотом я следила тоже, так как все остальные о нем, казалось, позабыли. Дама Окра отвлеклась на своего самого большого врага, леди Коронги, и с подозрением ее разглядывала. Слева от нее Киггс, тепло улыбаясь, слушал выступление кузины. Меня неприятно кольнуло, пришлось перевести взгляд. Ардмагар — за которым я, предположительно, и наблюдала — стоял в дальнем конце зала с принцессой Дион; он не разговаривал и смотрел на сцену, держа в одной руке бокал, а другой обнимая принцессу за талию.

Она, похоже, не возражала, но… фу.

Мое собственное отвращение меня потрясло. Уж мне-то меньше всего полагалось кривиться от мысли о человеке и саарантрасе вместе. Нет, определенно, моя неприязнь проистекала из отвратительных личностей этих двоих, к тому же я только что представила себе ардмагара в неглиже. Разум после такого надо с мылом отскабливать.

Глиссельда завершила выступление под гром оваций. Я ждала, что она сбежит со сцены, но нет. Она шагнула вперед, подняла руку, требуя тишины, и сказала:

— Благодарю за щедрые аплодисменты. Надеюсь, у вас осталось еще немного в запасе для того, кто их больше всего заслуживает — моей учительницы музыки, Серафины Домбей!

Аплодисменты зазвучали снова. Она жестом позвала меня к себе на сцену, но я застыла на месте. Тогда она подошла, схватила меня за руку и потянула за собой. Смутившись до глубины души, я присела в реверансе перед морем лиц и, подняв голову, увидела Киггса; он легонько помахал. Я попыталась улыбнуться в ответ, но, подозреваю, промахнулась.

Глиссельда жестом попросила тишины.

— Я надеюсь, дева Домбей простит, что я нарушаю ее четкий распорядок концерта, но в качестве награды за то, что выдержали мои ничтожные потуги, вы все заслужили послушать прекрасного исполнителя: саму Серафину. И, пожалуйста, помогите мне убедить королеву, что Фина должна стать придворным композитором и равной Виридиусу. Она слишком талантлива, чтобы быть просто помощницей!

Я ожидала, что Виридиус нахмурится, но он откинул голову и расхохотался. Публика снова захлопала, я воспользовалась моментом и шепнула Глиссельде:

— Я не взяла с собой инструмента.

— Смешная, ведь прямо за нами стоит клавесин, — прошептала она в ответ. — И, признаюсь, я взяла на себя смелость приказать принести твою флейту, и уд тоже. Выбирай, что хочешь.

Флейту моей матери… При виде ее заныло в груди: мне хотелось на ней сыграть, но это было слишком личное. А от уда, давнего подарка Ормы, не будет болеть правое запястье… Это решило дело. Гантард подал мне инструмент и медиатор, Ларс вынес стул. Уложив похожий на дыню уд на колени, я проверила, как настроены все одиннадцать струн, но все оказалось в норме. Все это время взгляд мой блуждал по залу. Киггс смотрел на меня; Глиссельда подошла к нему, и он ее приобнял. Никто не следил за ардмагаром. Я мысленно потянулась к Ларсу и послала его в ту сторону. Убедившись, что он пересек толпу, я закрыла глаза и тронула струны.

Играть что-то конкретное я не собиралась: мне нравится зибуанский подход к уду, импровизация, поиск формы в звуке. Я словно различаю в облаках картины, а потом закрепляю их мелодией. Мои мысли постоянно возвращались к Киггсу, стоящему рядом с Глиссельдой; между нами разлился океан людей, и это придало моему музыкальному облаку форму, которая мне не нравилась, грустную и зацикленную на себе. Но, пока я играла, обозначились иные очертания. Океан по-прежнему разделял нас, но музыка стала мостом, кораблем, путеводным огнем. Она связала меня с каждым в зале, заключила нас всех в объятия, перенесла в какой-то более совершенный мир. Модуляция (рябь на водной глади) за модуляцией (полет чаек), и она ровно опустилась в мою излюбленную тональность (меловые утесы, открытый всем ветрам маяк). Почти у самой поверхности зазвучала новая тема — одна из мелодий моей матери; я сыграла туманную, завораживающую вариацию, связала ее тему со своей, не проигрывая дословно. Двинулась к ее песне, покружила вокруг нее, слегка коснулась, а потом снова пронеслась мимо. Но ее орбита снова и снова затягивала меня, пока я не покорилась. Я сыграла ее мелодию целиком и запела песню отца, и на одно сияющее мгновение мы были втроем, все вместе:

Тысячу раз любовь меня к скорби вела.Тысячу раз мечталось мне иное прошлое.Знаю, мой свет, нам нет пути назад,Тысячу грузов с плеч уже не сбросить.Пусть тяжко на душе, мы будем жить.Тысячу раз любовь меня к скорби вела.Но не скорблю, что привела к тебе.

Потом песня освободила меня, опять позволила импровизировать; круги становились все шире, и наконец я снова обняла музыкой весь мир.

Открыв глаза, я увидела перед собой полный зал разинутых ртов, словно слушатели надеялись, что вкус последней звучащей ноты останется у них на языке. Никто не хлопал, пока я не поднялась на ноги, а потом аплодисменты грянули так оглушительно, что меня оттолкнуло на шаг назад. Наполовину вымотанная, наполовину возбужденная, я присела в реверансе.

Когда я подняла взгляд, то сразу увидела отца. Я даже не знала, что он здесь. Он был так же бледен, как на похоронах, но теперь я иначе поняла выражение его лица. Он не был сердит на меня: на лице его смешались боль и стальная решимость ей не поддаваться. Я послала ему воздушный поцелуй.

Киггс и Сельда стояли вместе, отчего мне самой на мгновение стало больно. Они улыбались и махали, они были моими друзьями, оба, как бы горька ни была эта радость. В дальней части зала стояли рядом дама Окра Кармин, Ларс и Абдо, который прыгал на месте от восторга. Они нашли друг друга, мы нашли друг друга.

Выступление на похоронах выжало из меня все соки, но на этот раз ощущения были совсем другие. Меня окружали друзья, а публика отозвалась искренними аплодисментами. На одно долгое мгновение меня охватило чувство, что я здесь своя, что здесь мое место. Я снова сделала реверанс и ушла со сцены.