Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр

Ей ныне Егор желал удачи, пусть бы сложилась ее нехитрая жизнь. Глядишь, и вправду вольную дядька справил. И дал меди на обзаведение, а там уж, с золотом, и Полушка завидною невестою стала…

Порой хотелось вернуться.

Глянуть.

Убедиться, что все именно так, как думается, да…

…Егор закрывал глаза и перед ними вставало матушкино строгое лицо. Она бы не одобрила. И наверное, не поверила, как не верила тень, что вновь возникла на Егоровом пути.

В первый раз он и слушать не стал.

Во второй…

— Ты же не рассказал о наших встречах братьям? — ныне тень подобралась ближе, до того, что, протяни Егор руку и… чего коснется? Бархатистое темноты, из которой сложена тень, или же руки живой.

Человеческой.

— Конечно… иначе тебя бы здесь не было, — ныне он — или она? — позвала Егора во сне, матушкиным ласковым голосом. И эта волшба, которая не должна была проникнуть в закрытую комнату, разозлила.

До того разозлила, что Егор вышел.

Не обулся даже.

Да и босому легче… тогда, первое время, когда ботинки, Полушкою подсунутые, развалились, он, помнится, долго привыкнуть не мог. То трава кололась, то камень острый в ступню впивался, то еще какая напасть… однажды вовсе раковиной ногу рассек.

И так себя жалко стало…

…давно это было. Ныне кожа огрубела, толстою стала, да и плакать Егор отвык.

— Чего тебе надобно?

Тень ждала внизу.

Под дождем.

И Егор сдержал усмешку: глядишь, и она, всеведущая, знает о нем не все. Кое о чем Егор и братьям не рассказывал.

— Справедливости, — тень не отражалась в лужах. И правильно, она — суть иллюзия, не более того. — Ты ведь сам желаешь того же. Узнать, кто убил твою матушку…

— Я знаю.

— Ты думаешь, что знаешь… тебе кажется… ты решил, что твой отец ее… принудил… ты не думал, что, если бы все так было, она бы не стала рассказывать?

Льется вода.

С темных туч и на землю, которая, истосковавшись по весне, пьет и не может напиться.

Вода — это жизнь, так Архип Полуэктович сказывал. И Егор лучше прочих понимал: правда, жизнь. Вода напоит землю. И в ней набухнут семена, прорвутся молодой травой, прорастут. А еще вода омоет камни общежития, и стекла, и черепитчатую крышу… и людей, которые под дождь попали.

— Подумай… зачем ему убивать? Да, он не мог на ней жениться. Ее сослали. Таковы правила. Но не отправили в монастырь, не поднесли отравленную чашу на пиру…

Вода сплетает особые узоры.

И каждая капля в нем — на своем месте. И в каждой капле — своя память… о камне ли, о глине… о человеке? Человеке, несомненно, и пусть шепчет он, пусть притворяется, а Егор послушает.

Чем дольше идет дождь…

— Знаешь ли ты, что дед твой получил выморочные земли? И два городишки с правом взымать налоги именем царя. А те налоги шли вовсе не в казну… и знаешь ли, что, когда матушку твою повезли из терема, то следом отправили две подводы, с рухлядью драгоценной и с золотою посудой. А когда ты родился, послали ей в дар ожерелье. Ты должен был видеть его… тяжелое, широкое, с каменьями алыми, будто кровь.

Егор видел.

И помнил.

Ожерелье это матушка хранила в отдельном ларце, который и на ключик запирался. А ключик с собою носила… только не надевала.

Почему?

Ожерелье было красивым.

Звенья чеканные, будто из кружева плетеные. И хитер узор, сколько ни гляди, а все одно новое увидишь. В нем и травы сплелись косою девичьей, и птицы диковинные в них спрятались, и звери всякие… этакую красоту не каждый день наденешь.

На памяти Егоровой матушка и надевала ожерелье лишь раз в году — на его, Егоровы, именины, приговаривая:

— Чтоб помнили…

А об чем — не говорила. Тогда не говорила.

— Так зачем ему? — шепотом поинтересовалась тень.

Зачем?

Как знать. Егор и сам себя спрашивал, не единожды, а ответа не придумал. И тень его не знает, потому как тот, кто мог бы правду сказать, при смерти.

— Вы дети его… плоть от плоти… кровь от крови… и вы ублюдки, уж прости за правду. С вашими мамками он не был венчан, не давал клятв…

…верно.

…и к этому слову Егор тоже привык.

…это царица-матушка изволила именовать их бастардами, на чужой манер, благородным звучанием слова прикрывая неблагородную суть. И Егора это раздражало. Ублюдок — оно верней, правдивей.

Только тень не о словах, а о наследстве.

Трон и корона.

Кровь царская, которая просто течет и плевать ей на законы человеческие. Прольется на камень, и признает тот. Нет, будь законный наследник, никому и в голову не пришло бы ублюдков к камню вести, но это если будет…

— А вот она — дело иное… волчица о своих волчатах печется, мать — о детях… она вас называет сыновьями, только… подумай, нужды ли ей этакие сыновья? Да и не сыновья, если разобраться, пасынки. Помеха… вот появится царевич, и многие ли признают его? Бояре-то ее не любят… и найдется кто, который скажет, что царевич-то негодный. Ты вовсе видел его? Ты знаешь? Вдруг да слаб он? Телом? Умом?

Молчать надобно.

И Егор молчит.

Воду собирает. Слушает… о том, что тепла кожа тени, а значит, не тень она, но живой человек. Что кожа эта мягка… что пахнет она цветочным лугом… что укрыта теплым бархатом, да не простым — заговоренным, и стекает с него вода, не мочит.

Дорогая ткань.

И не всяк носить ее сподобится.

— Да если и всем хорош, то… она ведь от сына не отступится, и от трона… и власти не утратит. Сие боярам не по вкусу. Им бы своего человека посадить…

— Хватит…

— Ты ведь думал о том, признай, — тень подобралась так близко, что сквозь морок проступили человеческие черты. Только сколько ни приглядывайся, а не разглядишь, плывут, меняются.

Вода любит играть.

— Ты думал о короне… о троне… о власти… ты достоин ее. Разве нет?

— А разве да?

Вода собиралась в Егоровой ладони, стекала по запястью в рукав, до самого локтя. И рубаха промокла насквозь, но холода Егор не ощущал.

Вода давала силы.

— Ты старше прочих, — тень больше не шептала, она говорила. — Ты хорошего рода… и пожелай он, никто бы не воспротивился этому браку… твоя мать — урожденная Кошинская. А Кошинские род ведут от Вильгельма-чужака, который пришел на эти земли вместе с Соколом, правою рукою его был…

Егор знал.

И про легенду эту, и про меч Вильгельмов, который в доме дедовом хранился, переходя от сына к сыну. И про детей, которых под мечом проносили, чтоб здоровыми были и крепкими. И про то, что Егору этакой чести не выпало.

Не признали его Кошинские.

Когда-то обижало.

— Подумай, Егор… кого еще на трон пустить? Еську, который был вором и остался?